В небе — рев мотора. Репродукторы сообщают: самолет французский, называют фамилию пилота. Француз проделывает фигуры высшего пилотажа. Публика восхищается. Потом в воздух взмывает новый самолет, и радио снова сообщает, какой стране он принадлежит. В толпе Женя и Илья натолкнулись на Рабчева. Рядом с ним стояли двое молодых офицеров-летчиков. Сережа и один из его спутников были с женами и все — навеселе. Рабчев без умолку болтал, хвастался своей осведомленностью: называл фамилии прибывших генералов, перечислял марки самолетов, типы и мощность моторов. Особенно он восторгался немецкими самолетами.
Когда немецкий летчик на большой высоте начал показывать фигуры высшего пилотажа, Сергей захлебнулся от восторга: он обращался то к одному, то к другому, вскрикивал, размахивал руками. Немец пикировал, делал петли, ложился на крыло, потом набирал высоту и снова повторял все фигуры. Его сменил румынский летчик-асс. Перевернув самолет вверх колесами, он пролетел на небольшой высоте над аэродромом. Репродукторы назвали этот номер «Полетом головой вниз, на вершок от земли!».
— Это Папанэ… Капитан Папанэ… — стараясь говорить безразличным тоном, произнес Рабчев, будто его приятель делал какое-то пустяковое, самое обычное дело.
— А немцу такой номер поди не под силу, — сказал Женя.
Рабчев презрительно посмотрел на него:
— Тоже окажешь!
— Чудной ты какой-то, Сережка, видно, тебе немец дороже своих, — заметил Томов.
Один из офицеров, высокий, худой, державший под руку жену, сказал, что на праздник были приглашены и русские авиаторы, но их что-то не видно.
Сергей громко и презрительно рассмеялся:
— А на чем они прилетят? На каких-нибудь гробах, которые мы сами давно выбрасываем на свалку?
— Да, — согласился второй офицер, чернявый, похожий на цыганенка, — чтобы принять участие рядом с авиацией таких стран, как Италия и Франция, большевикам надо расти и расти… А пока их даже с польской авиацией нельзя сравнить.
Рабчев вновь рассмеялся:
— А большевики хитрые… Дали согласие, а сами не прибыли, знают, что здесь им не светит! А когда узнали, что у нас будут и летчики Германии, наверное, совсем струсили…
Илью этот разговор задел. Ему захотелось вмешаться, осадить Рабчева и его самоуверенного приятеля. «Тоже мне летчик, — подумал Илья, — дать ему раз по уху и можно будет по нему поминки справлять…»
— У них ведь танки, говорят, фанерные! Пропади я пропадом, если не так. Что ж тогда говорить об авиации?.. — хлопая себя по коленке, выкрикивал Рабчев. — Правильно, им и с Польшей не сравниться, а тут мощь! Германия! У них машины! Гитлер в самом деле гениален! Он не боится показывать, что у него есть. А большевикам, ясно, стыдно. Гробы!
— Ну и болтун же Сережка! Знал, что он пустозвон, но такого… Ему что говори, что не говори — знай свое мелет, — шепнул Илье на ухо Женя после того, как совсем низко пролетел со страшным ревом самолет.
— Откуда он все знает? — спросил удивленный Илья.
— Да ничего он не знает… Болтун и фантазер…
— Представляю себе, какой был бы смех, если бы русские, большевики прилетели к нам на праздник! — старалась поддержать разговор жена Рабчева.
Илья смотрел на Сергея и его друзей и думал:
— И этого типа я просил о помощи…
— Большевики распространяют, слух, будто у них летчики летают через Северный полюс!.. — смеясь, сказал чернявый офицер.
— Вот именно, через Северный полюс! Попробуй проверь… — ответил Сергей. — Если показывать высший пилотаж, так это надо здесь, людям, Европе! Вон как это делают Франция, немцы… А не белым медведям!
Снова все рассмеялись. Рабчев торжествовал. Он всегда старался внушить окружающим, что хотя он и бессарабец, однако не русский, а болгарин, и большевиков ненавидит больше самых заядлых румын-националистов.
«Неужели русские на самом деле так слабы?» — подумал Илья. Ему вдруг страшно захотелось, чтобы русские показали, что они сильнее других. Как обидно!.. Но все же, должно быть, Сережка что-то знает, оттого и говорит так уверенно. А жаль, что у русских нет самолетов, они бы показали здесь всем… — Горечь подкатывала к горлу. Илья вспомнил, как отец, рассказывая о службе в русской армии, говорил, что сильнее ее нет на свете. Как раскачается, так никакая сила не остановит! Правда, отец жаловался, что тогда, при царе, служилось трудновато. Но все же солдатам, — говорил он, — жилось там куда лучше, чем здесь, в Румынии…»