— Так ведь журавлей не едят, — говорим ему.
— А ты видал Ильюшку-беглого? — спросил Василий Сергеевич.
— Ильюшку. Нет! — ответил парнишка-возчик. — Не дай Господи! Разбойник! Трактирщицу убил! Вот это тут, на большаке, он ее зарезал. Он тута, в доме недостроенном живет. Так ночью там, в доме, — вот пляшут. Видал Серега-угольщик. Он шел из Переславля ночью. Вот Ильюшка в красной рубахе, а с ним солдаты беглые. Все в красных рубахах. И девки голые. Вот пляшут. А один солдат на сабели голову трактирщицы держит. Голова на сабель вдета. Поглядел Серега да бежать. А те за им. Свят, свят… Насилу добежал до деревни. Отстали… Боится, конечно…
— А ты верь! — засмеялся Герасим. — В деревне — чего наговорят!
— Это верно, — согласился возчик. — У нас Дарья сказывала: шла она мимо дома тово. К ней вышел Ильюшка, говорит: «Иди к нам жить». Снял шапку, а там, в шапке у него, куча золота, деньги. «Бери, — говорит, — отдам тебе — иди к нам». Она, Дарья-то, — мужнина жена. Нешто пойдет она к разбойнику…
Стемнело, когда вернулись домой. Дома нас дожидался доктор Иван Иванович, приехавший ко мне гостить. Горела лампа, и на столе приготовлен ужин и чай.
Василий Сергеевич — человек огромного роста, днем прямо герой, к ночи робеет. Рассказывая за ужином доктору случай с беглым приказчиком, попенял меня:
— Зря вы адрес-то ему дали, мне что-то рожа его не нравится. И черт его знает, наверно, он и в бегах кое-кого придушил. Вы очень доверчивы. Так я и поверил, что его любовница травила мужа, а он не знал. Врет! Баба все любовнику расскажет. Да-с.
Герасим усмехался и глядел лукаво.
— Как хотите, — горячился Василий Сергеевич, — а ружьецо на ночь заряжу пулей. У него там сторожа какие-то! Благодарю вас — сторожа… Наверное — разбойники!
Вошел слуга мой Ленька.
— Человек какой-то приехал. Вас спрашивает. Видать, что бродяга.
— Вот, не угодно ли! — говорит Василий Сергеевич. — Хорошее знакомство нашли…
— Позови его сюда, — говорю я.
Вошел человек, белобрысый, высокий, худой, на ногах — опорки. Глаза серые, испуганные. Большие ресницы слиплись. Одет в женскую кацавейку. Робко вошел. В руках держит кулек и рваный картуз. Заикаясь, сказал:
— Вот это… к-к вам — селедка. Ту-ту-ту-а, И-и-лья велел.
— А ты кто будешь-то? — спросил я.
— Я-то… да я-то поднадзорный.
— Значит, за грабеж? — спросил доктор.
— Не, я — не острожный, я так, не помнящий родства.
— Родства не помнишь? — спросил Василий Сергеевич. — Странно!
— Ей-ей, барин, не помню. Вот ничего не помню.
— Ну, это ты врешь.
— Ей-ей, барин. Семи лет отец увез, отдал на шерстомойню. Шабаш. Сам помер в деревне. А как найти деревню, не знаю. И как звать деревню — не знаю. А меня Сережка Стрекач звать. Все на шерстомойне звали, а кто — Заика. Пашпорта нет. Шерстомойня сгорела. Не берут никуды. Бродяга. «Кто ты такой?» — спросют. Говорю: «Сережка Стрекач, Заика». — «Откуда?» — «Незнамо». В солдаты не берут. Вот ей-ей.
— А ты что же, в сторожах у беглого находишься? — спросил Василий Сергеевич.
— Не… Илья Васильевич, дай ему Господи, вот без гривны никого не оставит. Дай ему. Сказал — сапоги купить хочет, замерзнуть не даст. Летом вот тут жил, в доме на дороге, под полом, а теперь вот стужа. Пропадать без милостивца. Сапоги-то мне новые зачем? Стары бы лучше, а то за сапоги-то новые не убили бы. Душегубы есть такие. Вот барин один мне спинжак подарил — так на рынке били меня и в участке били. Я не украл, ей-ей. Я ведь непомнящий — не вор. На вот, бьют! «Все равно, — говорят, — бей…»
— Садись, Стрекач, чай пить. Вот поешь тут.
Сергей Стрекач посмотрел на всех и на стол, искал место, куда положить картуз, и сел с краю стола. Иван Иванович налил ему водки и отрезал ветчины. Стрекач выпил водку и закашлялся. Встал, вышел в коридор.
— Больной! — сказал доктор.
В кульке, когда развернули, оказались копченые переяславские сельди. Дивные сельди. Стрекач вернулся, опять сел за стол, ел молча ситный, колбасу. Во всем — и в глазах его, было что-то похожее на убитую птицу. Выпив чай, он встал и сказал:
— Спасибо. Я пойду…
— Куда же ты пойдешь?
— На дорогу. Завтра, в утро, Илья Васильевич придет.
— Там ведь холодно.
— Да, стало холодно.
— Оставайся, — говорю я, — ночевать здесь, да поешь еще. Ступай к дедушке.
Видно было, что Стрекач стесняется нас. Сторож, дедушка Семен, угостил Стрекача и разговорился с ним.
— А позвольте вас спросить, — кого же это вы у себя ночевать оставляете? — сердито спросил Василий Сергеевич.