— Не бойся, я хорошо тебя растяну, — проследив за моим взглядом, поддразнивает Сатору. — И не вспомнишь о тысячелетнем перерыве.
И откуда у него силы шутить? Я же вижу, как подрагивает от возбуждения его собственное тело. Слышу севший голос. Может, забыл, что повязки давно нет и я могу видеть даже глаза, затянутые поволокой желания?
Крышка исчезает с тюбика, вязкая жидкость ложится на пальцы Годжо. Я успеваю подставить ладонь под её поток — небольшая лужица достаётся и мне.
— Сказал же, не волну… — начинает Сатору, но осекается, подавившись хриплым вздохом.
Я размашистыми движениями распределяю смазку по его члену. Слегка подкручиваю руку, сдавливаю ближе к головке, двигаю кистью — вверх медленнее, вниз быстрее. Годжо прикрывает глаза и рычит сквозь сомкнутые губы. Да, я хорош не только в каллиграфии. Сатору сводит брови, проглатывая гортанный стон. Всё его выражение лица говорит о том, что сейчас он приводит себе тысячу аргументов, почему нельзя входить в меня без подготовки.
Ещё несколько движений, и будет один-один, но Сатору не собирается уступать. Рука ныряет между моих разведённых бёдер. Я замираю, почувствовав прикосновение влажных пальцев к тугому колечку мышц сфинктера. Годжо дразнит меня круговыми движениями — то надавливая и проникая внутрь на половину фаланги, то лёгкими касаниями обводя немного раскрывшийся вход. Голубые глаза внимательно следят за моим выражением лица, которое я не в силах контролировать. Вновь поднявшийся член оставляет капельки предэякулята на животе.
— Внутри Хоо так горячо, настоящий пожар, — деланно округляет глаза Годжо, заставляя моё лицо густо покраснеть. — Вылечишь меня, если палец сгорит?
С этими словами Сатору полностью вводит его в мой анус. Тут же немного сгибает, пытаясь надавить на простату. И, конечно, у него сразу всё получается, это же Годжо Сатору! Мне больше не до игр с его членом, потому что мой собственный вибрирует от напряжения. Я смущаюсь под озорным взглядом проницательных глаз, но не могу сдерживать стоны.
— Добавить ещё один?
Зачем спрашивать, если уже делаешь это! Гадёныш заставляет смазку зависнуть прямо над моим пахом, максимально открытым из-за широко разведённых бёдер. Прохладная субстанция льётся на яйца и стекает ниже, попадая на сфинктер. Сатору пользуется этим и без проблем вводит второй палец. Движения становятся быстрее и амплитуднее. Пальцы то проталкиваются внутрь, стимулируя простату, то расходятся во мне на манер ножниц.
Выгибаю поясницу до старческого хруста, комкаю пальцами одеяло, кручу головой, путая длинные волосы. Мне уже всё равно, что видит перед собой Сатору — я правда охвачен пожаром. Всё тело плавится и превращается в тлеющие угли.
Годжо ловит мои пересохшие от криков губы своими. Чувствую, как подрагивает его глотка — где-то внутри тоже рождаются пошлые стоны. Он наваливается на меня всем телом, члены соприкасаются. Сатору нетерпеливо трётся об меня. Теперь для моего безумия нет островка спокойствия — Годжо тоже сходит с ума. Это массовое помешательство, абсолютное исчезновение рассудка.
— Я уже готов, — произношу я, вместе с тем глотая стремительно кончающийся воздух.
— Мед-лен-но, — по слогам тянет Годжо, пытаясь улыбаться; но теперь точно не время: получается хищный оскал.
Сатору, собрав волю в кулак, опять садится у моих раздвинутых ног, но его глаза продолжают пожирать разгорячённое тело. Представляю, что он видит: прикрытые глаза, алые щёки, мокрую путаницу волос, липкую лужицу под членом, похотливо дрожащие колени. Он жмурится, дёргает головой в сторону, как будто ему дали пощёчину. Этот жест настолько уверяет меня в собственной желанности, что я ловлю руку Сатору за запястье и притягиваю к своему члену — умру, если он сейчас же его не коснётся. А я жуть как не хочу умирать сейчас.
Вместо того, чтобы подрочить, беспощаднейший из Годжо сжимает основание под самыми яйцами. Смазка давно уже валяется где-то под кроватью, но третий палец легко входит внутрь.
— Пожалуйста-а, — скулю я, ёрзая бёдрами по мокрому от липкой жидкости одеялу.
Внутри бесстыдно хлюпает огромное количество смазки. Сатору наконец убирает пальцы, но колечко мышц не спешит сжиматься. Теперь точно пора. Но Годжо опять останавливается взглядом на почти стёршемся от пота и трения иероглифе на моей груди.
Прости, милый, но мы уже прошли достаточно размеренным шагом — пора рвать линию на финише.
Ловко разворачиваюсь на живот, оставляя ноги согнутыми в коленях. Развожу руками ягодицы, через плечо оглядываясь на Сатору. Давай, попробуй теперь сделать это медленно.
Глаза Годжо сужаются в две звериные щёлочки, он делает глубокий вдох, видимо, читая молитву каким-то богам самоконтроля. Я приглашающе виляю задницей.
— Хоо, ты демон…
— Какая неожиданность.
Жду череду уверенных толчков — да таких, что за пару секунд лишат меня сознания. Но терпеливейший из Годжо упрямо гнёт свою линию. Он кладёт ладони на мои руки и прикладывается губами к раскрытому анальному отверстию. Чувствую, как горячей слизистой напористо касается влажный упругий язык.
Вою и скулю. Умоляю прекратить, но тут же осекаюсь и жалобно плачу о продолжении. Не понимаю: это одна из сторон техники бесконечности или моё доведённое до исступления тело, но язык Сатору гладит самую чувствительную точку. Он давит на неё, массирует, поглаживает. Я прокусываю насквозь свою грёбаную ортопедическую подушку. Мои охрипшие стоны слышит вся токийская школа.
— Я опять…
Сатору зажимает большим пальцем дырочку моей уретры, но тело всё равно содрогается в оргазме. Путаю небо и землю, остаётся только искать невероятные глаза Годжо — сейчас они единственный ориентир для меня.
Дрожь всё не кончается, мой член болезненно елозит по животу, выбивая из меня новые, поразительные в своей развратности звуки. И все они застревают в горле, когда Сатору наконец входит в меня.
Сразу на всю длину. Сжимает мои бёдра — очень кстати, иначе я бы безвольно повис на дошедшем мне примерно до пупка члене.
— Сатору, — скулю я, забыв все другие слова от наслаждения.
— Прекрати сжиматься, — рычит он, притягивая мою задницу ближе к себе.
Не прекращу. Сам виноват, что дотянул до этого момента.
— Я начинаю двигаться.
Удивительно, что я разобрал эти слова сквозь грохочущий гул крови в ушах. Сначала не понимаю, зачем он предупредил, но потом все мои внутренности обжигает резкой болью. У Сатору Годжо действительно огромный член.
— Помнится, ты спрашивал про любимый предмет.
В моём похабно разинутом рту оказывается твёрдый шарик, по обеим сторонам которого ремешки, тут же застегнувшиеся на затылке. Теперь вместо остервенелых воплей могу издавать только мычание. Немного несвоевременно, но очень полезно. Может, удастся сохранить хоть чей-нибудь сон в этом здании.
Сатору вдалбливается в меня резкими толчками. Выходит и входит обратно, явно наслаждаясь тем, как крупная головка не встречает ни малейшего препятствия. Чувство наполненности сводит с ума, начинает казаться, что член вот-вот с другой стороны коснётся моей глотки. Годжо наматывает мокрые волосы на свой кулак, заставляя меня задрать голову до шейного хруста. Слёзы чертят по щекам узенькие дорожки, смешиваются со слюной, капая с подбородка.
Я даже не думаю о том, чтобы коснуться своего члена. Он и так уже начинает непроизвольно сокращаться. Сатору трахает меня то быстро, то медленно, не давая привыкнуть к определённому ритму.
— Ты мой. Моё личное проклятие, — стонет он, подаваясь всем телом вперёд.
Я кончаю от этих слов. Мощными струями в меня вливается сперма Сатору. Обессиленно падаю на кровать. Чувствую на себе тяжесть чужого — или уже родного — тела. Живого, прекрасного и…
***
Просыпаюсь я в одиночестве. Чистый, с заплетёнными в прическу первоклассницы, которую в школу собирал папа, волосами. На тумбе у кровати стоит чашка кофе с плавающими кубиками льда — очень мило. Под ней клочок бумаги с запиской.