— Ты видишь этот лес? — язвительно развожу рукам я. — Тысячу лет назад здесь была роща! Молоденькая, в три сосны.
Где-то высоко моему раздражённому тону вторит испуганная сорока. Это первый звук, который я слышу с начала пути, если не считать нытья Сатору и моих бесконечных чертыханий. Мы в такой глуши, что сюда не рискуют забираться даже зайцы и белки. Туристические тропинки и экскурсионные маршруты остались настолько далеко, что последний указатель я видел пару часов назад. После этого мы шли, полагаясь на мою уверенность: «эту-то пихту я точно помню». Спустя час энтузиазм утих, пришлось подключать интуицию. Последние пятнадцать минут я просто молился. Но теперь надежды нет. Мы заблудились.
Годжо плюхается на упавший ствол, вытягивая свои длинные ноги.
— То есть ты не знаешь, куда нам идти?
Падаю на землю рядом, прислоняясь к древесине спиной. Сатору опускает руку на мою макушку и поглаживает массирующими движениями пальцев. Прикрываю глаза и вздыхаю, выпуская напряжение. Думаю, какой же чёрт дёрнул меня тащиться в этот лес у подножия Фудзиямы.
***
Ночь накануне.
Я успел спрятать бутылку до того, как Годжо вернулся. Нанами, попрощавшись с ним, ушёл к себе. Вот кто настоящий демон — пол-литра чистого виски, а у него даже язык не заплетается. Я, наученный горьким опытом знакомства с современным алкоголем, выпил в два раза меньше, но всё равно пошатываюсь. Поэтому держусь за подоконник. Стараюсь принять грозную позу.
В этот раз, Сатору, тебе придётся объясниться.
Годжо, спрятав руки за спиной, опирается на только что закрывшуюся дверь.
— Сними повязку.
Сатору тянет за чёрную ткань. Она послушно падает на ворот куртки.
— Совсем. И никогда больше не надевай её при мне.
Маска испаряется.
— Бумаги и туши больше нет, я хочу слов.
Не знаю, откуда во мне столько мужества для такого требовательного голоса. Глаза Сатору бегают — пол, стены, потолок, потом я. К счастью, он тоже находит в себе силы остановить взгляд на мне. В полутёмной комнате его радужка светится, как улетающий вдаль китайский фонарик. Если сейчас не заговорит, то ночь точно поглотит это свечение.
— Мне сложно, Хоо, — отвечает он.
Нет больше беззаботной улыбки, которая могла бы спрятать всю усталость, сквозящую в этих словах.
Мои губы уже размыкаются, чтобы возразить, но Сатору продолжает:
— Ты — проклятие. В нашем контракте не было ничего про мои чувства. Я не обязан любить тебя.
Сердце падает вниз.
— Но я люблю.
Грёбаные американские горки — я ещё не катался на них, но уже прекрасно понимаю, что это такое. Чувствую, как сердце бьётся в районе горла, мешая мне говорить и дышать.
— Это не отменяет того, кто ты.
Запрыгиваю на подоконник, уперевшись руками в него. Прислоняюсь накрытой пледом спиной к прохладному стеклу. Хочу разбить его, упасть вниз и болью от осколков немного отвлечься от того, что происходит внутри. Все мои органы выворачивает и трясёт, будто я пустил коня галопом, забыв о том, что неумелый всадник.
Между нами с Сатору огромная пропасть. И неизвестно, выдержит ли качающийся подвесной мостик. Годжо делает шаг.
Ещё один.
Замирает посреди комнаты.
— Я знаю, как это выглядит со стороны. Но мне нужна помощь. Кажется, сам я не смогу.
Протягиваю к Сатору руки. Он подходит и утыкается лбом в мою грудь. Укутываю его пледом, глажу по спине, затылку, ворошу мягкие серебристые волосы. Я сам слышу, как сейчас бьётся моё сердце — десять гулких ударов в секунду.
Годжо отстраняется, поднимая голову. Смотрит в глаза умоляюще, отчего по моей спине пробегают острые мурашки. Или это уколы вины, которую я чувствую, потому что думал: плохо только мне.
Вопрос читаю во взгляде.
— Я тебя люблю, — мягко отвечаю, глядя на него.
Целую в лоб. Наклоняюсь чуть ниже, чтобы поймать единственную слезинку, появившуюся на белых нижних ресницах. Сатору снова прислоняется к моей груди лицом. Кожей ощущаю влагу. Годжо плачет молча. Плечи и спина — каменные, напряжённые — едва подрагивают. Я ставлю подбородок на его макушку и слегка раскачиваюсь из стороны в сторону. Не помню свою мать, но, думаю, когда-то она качала меня так же. Если у демонов вообще есть родители.
На хлипком мосту между нами остаётся не больше шага. Но кому, как не Сатору Годжо, обладающему техникой безграничности, знать про то, как невозможно тяжело преодолеть даже самое крошечное расстояние.
— Я знаю одно место, которое тебе поможет, — шепчу я. — Давай завтра поедем в лес у подножия Фудзиямы. Там у меня когда-то были друзья.
***
И вот мы на месте. Плюс-минус пять километров в какую угодно сторону света. Сидим на старом замшелом стволе и совершенно не понимаем, куда идти.
Раньше, когда здесь ещё был небольшой лесочек, я часто заходил сюда, устав от безумия Сукуны. После смерти Ичиго я даже решил поселиться здесь, но что-то свербящее внутри не давало мне и дня усидеть на месте.
— Птичка, если скажешь, что именно мы ищем, я смогу помочь.
Хотелось, конечно, чтобы это стало сюрпризом. Но, видимо, они все ожидают нас дома — репей в волосах, клещи под коленями и куски земли в кроссовках.
— Тут было поселение. Там проклятия жили в мире с людьми.
Годжо наклоняется, почти свешиваясь с дерева, чтобы заглянуть в моё лицо. От падения его отделяет только цепкость правой руки, которой он ухватился за обломок ветви.
— Проклятые духи? Ты хочешь сказать, они питались людьми? Деревня-кормушка?
Двумя пальцами с силой тыкаю в висок Сатору, надеясь вправить его безнадёжные мозги. Но, кажется, если прислушаться, будет очевиден тот гул, который раздаётся от моего удара в пустой башке.
— Жили в мире, — настойчиво повторяю я. — Сестрица Кэзу заботилась и о людях, и о проклятиях. Её техника позволяла утолять аппетит духов. После этого оказывалось, что многим из них… кмх… нас не так-то и обязательно вредить людям. Они даже помогали: охраняли деревню от хищников, заботились об урожае и очищали воду. Я вчера пытался найти нить сестрицы, но ничего не выходит. Думаю, что за тысячелетие она могла измениться до неузнаваемости. С братиком Рёменом этот фокус получился, потому что он возродился точно таким, каким я его помню.
— Значит, сестрица Кэзу? У моего возлюбленного так много сомнительных родственников.
С чувством хлопаю ладонью по затылку невыносимейшего из Годжо, он валится со ствола, поднимая в воздух лёгкие сухие листья. Растягивается на земле, тут же принимаясь елозить руками и ногами. Следы становятся похожими на крылышки и длинную юбку — а, снежный ангел. Но теперь вся футболка Сатору во мхе и перегное — грязевое чудовище. Принимаюсь по одной вытаскивать веточки из его волос.
— Жду не дождусь, когда ты познакомишь меня со своими.
— Обязательно, после того, как найдём твоих. Ау, сестрица Кэзу! Иди знакомиться со своим… Как это называется, Хоо?
— Зятем.
— Гадкое слово. Лучше тоже буду братом.
— А вот это уже по-настоящему гадко, — показываю язык я.
«Гадко-гадко».
Мы с Годжо одновременно замираем, обращаясь в слух. Но кругом снова только оглушительная лесная тишина.
— Сестрица Кэзу! — вдруг орёт Сатору.
Пихаю его рукой в плечо и делаю страшные глаза. Нужно было просто ещё чуть-чуть подож…
«Кэзу-Кэзу».
Годжо сжимает пальцы моей руки, которая так и осталась на его плече. Взглядом показывает мне в сторону верхушки сломанного дерева. Щурюсь. На зелёной пылеобразной растительности стоит крошечный дух. Он похож на маленького белого кролика на задних лапках — такое же круглое тельце, покрытое пухом.
— Отведёшь нас к Кэзу? — тихонько спрашиваю я.