«Кэзу-кэзу», — вторит мне малыш и очень быстро спускается вниз по дереву.
Сатору вскакивает на ноги и, сжимая мою ладонь в своей, бежит за духом. Я давно уже потерял его среди серо-коричневого мусора листвы, но Годжо каким-то чудом поспевает за ним. Вот что значит — шесть глаз…
Я пытаюсь нащупать нить судьбы этой малявки, но она такая тоненькая, почти прозрачная. Разглядеть в ней хоть что-то совершенно невозможно.
Мы перепрыгиваем жухлые пни, петляем между обросшими мхом деревьями, пролезаем под преградами из низких ветвей. Бежим так долго, что я уже почти уверен — дух просто играет с нами в догонялки. Но он останавливается у входа в пещеру, и я чувствую оттуда едва ощутимое веяние проклятой энергии.
— Эй, мелочь, спасибо.
Годжо опускается на корточки и гладит пушистого духа. Тот растворяется прямо под его пальцами.
— Нам туда? — он указывает на пещеру. — Люди, что, жили под землёй?
На самом деле я не помню никаких проходов в скалах. Раньше деревня находилась на небольшом холме у самой рощи. Недалеко даже текла речка, куда проклятия отводили играть детей. Это было забавно: ребятишки не видели, кто брызгает на них холодными каплями, а духи хохотали и набирали ледяную воду прямо в рот, выпуская её струями. Никаких жутких пещер. Но я наступаю на горло моей тревоге: за тысячу лет многое могло измениться, но Кэзу — такая сильная и смелая — точно не позволила бы плохому случиться со своими подопечными.
Мирное поселение было целью её жизни. Даже проклятая техника, которая изначально предназначалась для того, чтобы изнутри разрывать тела жертв потоками силы, изменилась, соглашаясь со стремлениями владелицы. Сестрица Кэзу научилась бережно вдыхать в проклятия только то количество, которое позволяло им поддерживать собственное существование. Такие духи, как тот, что привёл нас сюда, — тоже её работа. Некоторые проклятия начинали меняться, питаясь энергией Кэзу: становились менее безобразными внешне, отказывались от пищи вовсе, учились извлекать её из природы или положительных эмоций людей — смеха, удивления, нежности. Конечно, их было ничтожно мало, но сама возможность появления таких существ грела сердце Кэзу.
— Пойдём посмотрим, — киваю я Сатору. — Но на всякий случай держись ко мне поближе.
Теперь подзатыльник получаю я. О, как же я посмел усомниться в силе Сатору Годжо! Снизойди же на мою голову, божественная кара!
Мы идём по тёмным коридорам пещеры, но проклятая энергия не становится отчётливее, я всё так же едва её чувствую. Липкими лапами ко мне тянется страх. Сатору чувствует это и крепче сжимает мою ладонь.
— Эй, птичка, всё будет хорошо. Уверен, они просто нашли способ спрятаться от всяких современных технологий, — успокаивает меня Годжо. — Сейчас придём, а там какой-нибудь магический фейсконтроль, а потом — опа — райские сады, — болтает он. — Проклятая мухоловка работает по специальности: жрёт пауков со стен, чтобы не заползали в кроватки младенцев. Уверен, наша сестрица обо всём позаботилась.
— Для тебя она золовка.
— Хоо, я запрещаю тебе искать все эти безобразные слова в своём суперкомпьютере.
—…И вообще, когда ты успел нас поженить?
Сатору быстрым движением чмокает меня в щёку; не успеваю уклониться. Да и, если честно, не хочу.
— Вот возьму и сделаю тебе предложение там. Там же есть проклятый синтоистский священник? Хотя нет… Тогда тебе придётся пить сакэ, а этого я не перенесу…
Я отвлекаюсь на бесконечные разговоры Сатору. Становится легче. Сейчас его легкомысленная улыбка отличное средство от моих тяжёлых мыслей. Пусть это и не очень справедливо, ведь всё приключение я придумал, чтобы подбодрить его.
За очередным поворотом открывается зал. Сначала я невольно столбенею от красоты: из широкого разлома в своде льётся мягкий свет, который из-за воды внизу рассевается по сводам переливающейся чешуей. Мерно и гулко в озерцо льются струи водопада. Сатору, сделавший на пару шагов больше, охвачен сиянием, искрами замирающим на его плечах и голове. Брызги струй, разбивающихся о выступы крупных камней, долетают до моих губ.
Вода солёная.
Я падаю на колени, разбивая их о каменный пол. Желудок сокращается волнообразным спазмом. Перед глазами чернеет.
Боги, если вы есть, за что мне это?
Сатору молниеносно опускается рядом, хватает меня за плечо, пытается докричаться. Но я слышу лишь душераздирающий плач, вплетенный в шум водопада.
— Хоо! Что с тобой? Хоо! — кричит Годжо, пытаясь заглянуть в моё лицо.
Лучше не стоит. Оно чёрное от невозможной тоски.
Наконец Сатору понимает, в чём дело.
— Мне так жаль, Хоо…
Я сажусь, опуская бёдра на внутреннюю сторону голеней. Поднимаю глаза к тому месту, откуда вниз падают потоки воды. Мои волосы, собранные в хвост, достают до земли, от влаги на ней их концы тяжелеют. Я хватаюсь ладонями за виски, стараясь унять звучащий в голове вой.
Как? Как такое могло случиться?
У того места, где свод частично разрушен и пропускает свет солнца, на большом камне, откуда берёт своё начало водопад, сидит Кэзу. Длинные чёрные волосы собраны в прическу, которую она любила делать тысячелетие назад. На ней простенькое тёмное кимоно, тяжёлое от влаги. Вода льётся по её красивому лицу, струится с ладоней, опущенных на холодный известняк, течёт с босых ног. Всё её тело обливается слезами.
Сестрица Кэзу спит вечным сном, похожим на смерть. Но её душа — я вижу синюю нить с растрёпанными волокнами — продолжает плакать. Весь водопад, всё озеро, капельки на моём лице и руках Сатору — её слёзы.
— Ты в-видишь её? — одними губами спрашиваю у Годжо.
— Да.
Значит, это не злая шутка моего сознания. Вокруг нет ни людей, ни проклятий. Только водоёмы солёной воды.
— Ты можешь узнать, что здесь случилось?
Киваю. Это ведь не предсказание, а события прошлого.
— Уверен, что хочешь?
Сатору выглядит почти испуганным, но, в отличие от меня, он боится не правды, а того, что я попросту не выдержу этого бремени.
Да, за тысячелетие могло многое измениться. Но я так быстро влился в этот новый мир, впитал в себя кучу информации, освоил интернет и даже кофемашину, разобрался с современной речью и посмотрел культовые фильмы, что поверил, будто все важные вещи остались прежними. Но сейчас я не могу представить ничего важнее, чем место, где Сатору бы смог своими глазами увидеть, что проклятия — даже самые примитивные и озлобленные — могут жить по-другому. Это не должно было исчезнуть.
— Да, я… справлюсь, — заставляю себя улыбнуться.
— Хоо, ты не обязан этого делать.
Сатору обхватывает ладонями моё лицо и смотрит прямо в глаза.
— Я верю тебе и без доказательств. Да и нас это не касается. Захотим — сами создадим свой райский уголок, где проклятие счастливо живёт с магом. Всё будет хорошо, я не оставлю тебя, — произносит он, заглушая шум воды.
Подаюсь вперёд и благодарно трусь своим кончиком носа о его.
— Сатору, здесь что-то случилось. Мне нужно разобраться. Кэзу много сделала для меня, и я не прощу тех, кто так обошёлся с ней. Давай посмотрим вместе.
Годжо целует меня, нежно касаясь губами. Думаю, сестрица Кэзу была бы вне себя от радости, увидев это. Она всегда верила, что когда-нибудь я полностью пойму её и стану счастливым. О том, насколько неразрывно связаны две эти вещи, я узнал только сейчас.
Переношу нас с Сатору в «поглощение» и втягиваю туда обрывок нити Кэзу. Вокруг всё озаряется ярким дневным светом. Мы с Годжо стоим посреди деревни. Она такая, какой её запомнил я. Старичок на пороге дома греется на солнышке, а маленький проклятый дух лежит на его коленях, спокойный словно сытый кот. Дедушка опускает руку, и проклятие позволяет ему коснуться себя, обретая пусть невидимую, но осязаемую форму. Мурчит и подставляет под дряхлые ладони живот. Дух с двумя клыкастыми пастями кусает за пятки детишек, от чего они разбегаются по разным сторонам и беззаботно смеются.