— Чего стоите?! Агент ранен! Скорую сюда, живо! — я орал во всю глотку и пёр на копов, которые дрогнули и отступили назад. Как всегда в моменты опасности во мне пробуждались невиданные нахальство и самоуверенность, которым я сам удивлялся.
— Э-э, простите, сэ…
Левый коп первым заподозрил неладное. Надо было действовать, но, к сожалению, он был слишком далеко для атаки. Меня трижды успели бы изрешетить. Поэтому я сделал первое, что пришло на ум: отвлёк их, бросив единственное, что оказалось под рукой, — Эрвина.
— Лови!..
Худосочный скаут не сумел сбить их с ног, зато сбил с толку — и выполнил тем самым свою главную задачу. Пока дезориентированные полицейские пытались понять, что происходит и как на это реагировать, реагировать на что-либо стало поздно.
Мой кулак пробил забрало левого копа и вместе с осколками врезался прямо в широкую красную рожу. Стекло, вмятое в плоть, тошнотворно захрустело, ладонь вспыхнула ярко-красным шаром боли, но полицейскому было куда хуже, чем мне, и это немного утешало.
Правый с перепугу выстрелил от бедра, не целясь, и, разумеется, промазал. Он попытался ударить меня наотмашь рукой с оружием, но тоже безрезультатно: уклонение, перехват, удар открытой ладонью по суставу, треск кости — и локоть вывернут в обратную сторону. Пушка вопящего копа сменила владельца, а сам он стал моим живым щитом. И очень вовремя: громила, который обыскивал малолеток, открыл огонь. Бах! Бах! Тело в моих руках обмякло. Мой черёд, приятель. Выстрел, другой — и дело сделано. Последний противник отступает на пару шагов, хватается за горло и валится на землю, гремя бесполезными доспехами.
— Держись, приятель, держись… — бормочу я лежащему на бетоне Эрвину. В иное время я бы обязательно аккуратно уложил его и сбрызнул лицо водичкой, но сейчас каждая секунда была на счету: копы носили с собой регистраторы, и в департаменте уже наверняка посмотрели интересное кино со мной в главной роли. — Иди-ка сюда… — полицейский с изрезанным лицом был жив, но не способен сопротивляться. То, что надо: мёртвую ладонь машина ни за что не считала бы. Я стянул с громилы перчатку и прислонил широкую, как лопата, ручищу, усеянную бледными волосами, к панели на двери. Раздался благосклонный «дилинь» — и тачка оказалась в моём распоряжении.
Забросив Эрвина на заднее сиденье, я проверил у приятеля пульс: жив, собака, но всё равно не шевелится, — сел за руль, разобрался во всех мигающих светодиодах, переключателях и не менее сложном голографическом интерфейсе, нашёл в навигаторе ближайший пункт экстренной медпомощи, нажал на газ и наконец-то оставил за спиной успевший мне осточертеть завод.
12
«Почему вы хотите работать у нас?»
Я смотрел на надпись.
Надпись издевательски ухмылялась. Она знала, что поставит меня в тупик: в конце концов, именно для этого она и была создана. Ещё одна линия обороны против недостойных, продолжение пугающе солидного офиса в деловом центре премиум-класса, охранников-мордоворотов, пропускной системы и ухоженных девушек с небрежно скрываемой снисходительностью во взгляде.
«Почему вы хотите работать у нас?»
Потому что я устал убивать. Потому что я больше не собираюсь общаться с людьми, к которым не стоит поворачиваться спиной, и ввязываться в истории, которые могут закончиться моей мучительной смертью. Потому что я вылечил раны и понял, что не намерен больше получать ни одной. Потому что я перестал пить (честное слово, перестал, вообще не тянет) и хочу застрелиться не несколько раз на дню, а всего раз-два в неделю — и это уже огромный прогресс.
Потому что мне надоело скитаться по грязным клоповникам, регистрироваться под вымышленными именами и слушать, как за стенкой трахается очередная парочка или пытают бедолагу, который обманул не тех людей и поставил не на того боксёра.
Потому что Юнгер каким-то образом выжил и, более того, стал ещё популярнее, но меня это никак не тронуло, несмотря на то, что его смерть была для меня самым важным делом в мире. К чёрту. Пусть катится.