— Согласна, вопрос глупый. — Грейнджер усмехнулась, словно прочитав его мысли. — Однако новенькое у меня есть. Например, Люциус требует повысить тебе дозировку зелий, Нарцисса думает, что ты просто по мне тоскуешь. Mэри — та целительница, что последний раз давала тебе микстуру — решила, будто ты был тайно в меня влюблён.
— Ты можешь проникать в мысли? — тихо и чуть взволнованно спросил Драко.
— Только в твои. Просто я слышала разговор твоих родителей и бормотание Мэри, когда она мыла пробирки.
— Глупости, — фыркнул Драко и отвернулся.
— Что ж, мне бы это польстило в некотором смысле, — раздался тихий голос Грейнджер. — Хотя я очень сомневаюсь, что ты вообще способен любить.
— Не перегибай, Грейнджер, — нахмурился Драко. — То, что ты стала моим личным кошмаром, еще не дает тебе права оскорблять меня.
— О, поглядите на оскорблённую невинность! — Она засмеялась. От этого звука в душе разлилось необъяснимое тепло.
— Не говори о том, чего не знаешь, — все еще обиженно протянул Драко.
— Хорошо, я неправильно сформулировала вопрос. — Грейнджер прошла сквозь него и уселась на кровати. — Ты любил кого-то, кто не был Малфоем?
— Дай подумать. — Драко прищурился. Вряд ли можно сказать, что он любил ту же Панси, скорее, позволял находиться рядом. Впрочем, его мир был устроен так, что люди в нём делились на две категории: те, кому было позволено находиться рядом с Драко Малфоем, и те, кому лучше было держаться подальше. Исключением была мать, которую Драко любил безусловно, и отец, которого он также безусловно уважал. Хотя эти воспоминания относились уже к школьным годам. Вероятно, в более раннем возрасте Драко любил что-то не за красоту или ценность, а также безусловно.
— Ну, так что? — Грейнджер чуть приподнялась от нетерпения. В голове тут же вспыхнули воспоминания: первый курс, занятие у профессора Снейпа и всклокоченная девчонка за первой партой подпрыгивает от желания назвать правильный ответ. Даже после смерти Гермиона Грейнджер не изменяла привычкам.
— Пожалуй, могу вспомнить пару эпизодов, — с ленцой протянул Драко.
— Не вспоминай! — Глаза Грейнджер вспыхнули огнем любопытства. — Не вспоминай, просто покажи.
— Что? — опешил Драко.
— Покажи мне свою любовь, — требовательно повторила Грейнджер.
— Сомневаюсь, что это возможно, но я постараюсь. — Драко кивнул.
— Завтра! Покажешь завтра, а сегодня я заберу у тебя кошмары. — Грейнджер неумело пыталась торговаться, и Драко это совсем не нравилось.
— А если не получится? — Решил уточнить он. — Еще что-то заберёшь?
— Нет. — Грейнджер выглядела пугающе беззаботно. — Я просто верну тебе кошмары.
Драко тяжело сглотнул и кивнул.
— Тогда спокойной ночи, Малфой. — Она хихикнула и растаяла в воздухе. Драко соскочил с кровати и бросился прочь из палаты, позабыв даже о тапочках. В голове стучала одна единственная мысль: «Хоть бы целитель Аддингтон сегодня дежурил!»
***
— Он идет на поправку. — Нарцисса Малфой стремительным шагом пересекла кабинет мужа и подошла к полке, на которой хранились семейные альбомы с колдографиями.
— Прошу прощения. — Люциус оторвал взгляд от длинного списка и с недоумением воззрился на супругу.
— Драко попросил альбом с детскими колдографиями. Целитель Аддингтон считает это хорошим знаком.
— И когда ты об этом узнала? — Люциус заинтересованно изучал лицо Нарциссы, словно видел впервые.
— Драко проснулся в третьем часу ночи, ворвался в кабинет к Аддингтону и попросил связаться с нами. Он хочет, чтобы я привезла альбом со старыми колдографиями. Аддингтон связался со мной по каминной сети, как только счёл уместным.
— И в чём же тут признак выздоровления? — нахмурился Люциус. — Как по мне, его помешательство стало только сильнее.
— Это значит, что мысли о трагедии отошли на второй план и он снова думает о доме, о нашей семье. — В голосе Нарциссы звенели слезы.
— Мы немедленно собираемся в больницу. — Люциус свернул список и убрал его в ящик стола. — Если Аддингтон прав и Драко стало лучше, я озолочу их этаж.
Нарцисса порывисто обняла мужа, после чего сняла с полки альбом.
— Он здесь такой замечательный, — прошептала она, глотая слезы, и провела пальцами по кожаному переплету.
— Это же наш сын! До сих пор не могу поверить, что он заболел из-за инцидента с этой грязно… — Люциус поймал осуждающий взгляд жены и исправился. — Бедной магглорожденной девочкой.
— Мы должны проявить сострадание и уважение, — тихо пробормотала Нарцисса. — Бедняжка Гермиона. Неужели тебя не пугает то, что она была ровесницей Драко?
— Не так сильно, как то, что Драко стоял рядом с ней и эта глыба могла рухнуть на него. Нет-нет, мне, конечно, очень жаль бедную девочку, — добавил он, — но меня не покидает мысль о том, что мы могли сейчас оплакивать сына.
Нарцисса вздрогнула, прижала альбом к груди и поспешила прочь из кабинета. Люциус посмотрел ей вслед и вздохнул: пожалуй, он наговорил лишнего.
***
Драко вцепился в альбом, как в самое драгоценное сокровище в мире. Грейнджер сидела на его кровати уже добрых двадцать минут, а он никак не мог придумать повод, чтобы попросить мать уйти. Тем более, та была так рада видеть его, верила в его исцеление — и Драко попросту не смог. Им овладело двоякое чувство: с одной стороны хотелось побыть с матерью ещё, с другой же не терпелось показать Грейнджер то, что имело право называться любовью.
— Смотри, — произнес Драко, как только дверь за Нарциссой закрылась, и принялся листать альбом. Снимки выглядели очень странно. Точнее, они все были прекрасны по отдельности, но собранные вместе представляли собой невообразимую картину.
— На семейные праздники отец обычно приглашал колдографа, — протянул Драко, словно оправдываясь перед Грейнджер за карточку, на которой он, в смешном зеленом сюртучке, сидел на руках у Нарциссы. На той было темное бархатное платье и фамильные украшения, а волосы собраны в сложную высокую прическу. Картину довершал отец в наглухо застегнутой парадной мантии. Лица у всех троих были серьезными, если не сказать — суровыми. На этот снимок Грейнджер смотрела с таким странным выражением, что Драко решил уточнить.
— Я не этот снимок хотел показать, — произнес он. — Тут есть и другие, правда.
— От него веет холодом. — Грейнджер умела быть невероятно точной в определениях. — Знаешь, тут такие вещи чувствуются острее.
— Есть другие, — повторил Драко. — Мать очень любила делать снимки.
Он перевернул страницу и посмотрел на самого себя, сидящего на высоком детском стуле. Рядом с ним копошилась эльфийка-кормилица с тарелкой каши, и маленький Драко безропотно ел из её рук.
— Вот это я хотел показать, — тихо проговорил Драко, чувствуя, как к горлу подступает ком.
— Кашу? — насмешливо поинтересовалась Грейнджер. — А я вот никогда ее не любила. Но ела, потому что надо.
— Нет, я не про кашу. — Драко тяжело сглотнул. — Я про Дигли, моего эльфа. Я очень её любил.
Грейнджер с удивлением уставилась на снимок, но Драко было уже не остановить.
— Она была моей няней. Всегда была рядом. У неё я ел все, что угодно, без капризов. Когда она впервые дала мне кашу, я начал вредничать, разбросал ее по стенам, и тогда Дигли наказала себя. Я знал, что другие эльфы так делают, но не хотел для неё такого. Она была очень хорошая: пела красивые песни, играла со мной, утешала, когда я плакал. И я очень не хотел, чтобы Дигли себя наказывала, поэтому давился этой чёртовой кашей, но ел. Если это не любовь, Грейнджер, то что?
По плечу потянуло холодком призрачного касания.
— Что с ней случилось? С Дигли? — тихо спросила Грейнджер.