— Она умерла, — коротко ответил Драко и опустил голову. — Дигли была очень старой. Она не дожила до моего поступления в Хогвартс. Я помню, как нашёл её, ещё живую, в чулане. Она плакала и извинялась за то, что не порадуется со мной первому письму из школы. Мы с ней часто мечтали об этом. Она плакала и называла себя плохим эльфом. А я говорил, что она очень-очень хороший эльф.
Драко прервался, чтобы перевести дух.
— Она сказала: «Я рада, что была для мастера Драко хорошим эльфом». А потом улыбнулась и закрыла глаза. Навсегда.
— Мне очень жаль. — Грейнджер протянула руку, словно хотела погладить его по волосам.
— В тот день я впервые ощутил боль потери и поэтому долго плакал.
Грейнджер молчала.
— Второй раз я заплакал так, когда подняли камень, и я увидел тебя.
— Прости, — прошелестела Грейнджер и поплыла к окну.
— Постой, не уходи, — попросил Драко. — Я не хочу оставаться тут в одиночестве.
— Ты всегда можешь позвать целителя. Сегодня дежурит Кристен. Знаю, она не очень тебе нравится, но это всё же компания.
— А ты? — Он не мог понять, почему цепляется за Грейнджер. — У тебя была в детстве любовь?
— Да, — призналась она и описала пару кругов под потолком. — В соседнем доме жил мальчик, Леонард. Нам было по три года, и мы любили играть вместе. Он был очень веселый.
— Ты говоришь: «Был». Что-то случилось, — отметил Драко.
— Да. — Грейнджер тяжело вздохнула. — Его родители продали дом одной пожилой паре. Я думала, они просто переехали куда-то. Всё пыталась узнать, оставили ли они адрес или номер телефона. Мы ведь могли бы общаться.
— Но они не оставили?
— Мама долго не хотела говорить. Когда мне исполнилось пятнадцать, она открыла мне правду: Леонард был тяжело болен с рождения. Родители и потратили все деньги на лечение, но его не удалось спасти.
— Мне жаль. — Драко поджал губы и посмотрел на Грейнджер. По ее щеке стекала бледная слезинка, и он потянулся было, чтобы вытереть её.
— Спасибо. — Грейнджер вытерла слезы рукавом призрачной мантии.
Они ещё немного помолчали.
— А кого-то ещё ты любил? Или что-то еще?
— Да. Думаю, да. — Драко уставился в одну точку.
— Покажи, — попросила Грейнджер. — Мне интересно.
— Хорошо, я попрошу маму.
— Покажешь завтра?
— Завтра? Постараюсь. Не хочу пугать её переменами настроения.
— Ладно, так и быть, послезавтра.
Драко хотел еще что-то сказать, но Грейнджер уже растаяла в воздухе.
***
— Кто такая Дигли? — Аддингтон внимательно посмотрел на Люциуса. Тот побледнел и повернулся к супруге.
— Эльф. Его нянька. Драко было пять, когда она умерла, — пробормотала Нарцисса.
— Сегодня ночью он плакал и повторял это имя. — Аддингтон снял очки и устало потёр переносицу. — Мы не можем понять, говорит это об ухудшении или об улучшении состояния мистера Драко.
— Он больше ничего не говорил? — отрешенно спросил Люциус.
— Нет, только звал Дигли.
— Он больше не вспоминает магглорожденную девочку, зато переключился на эльфа, — холодно проговорил Люциус после долгой паузы. — Нужно продолжать лечение.
— Можно его увидеть? — прошептала Нарцисса, с мольбой глядя на целителя.
— Нет, — отрезал вдруг Люциус, и Аддингтон вздрогнул. — Ты уже принесла альбом с колдографиями и посмотри, что из этого вышло.
Ее глаза наполнились слезами, и Аддингтон решил рискнуть.
— Ничего страшного не случится, если мистер Драко пять минут пообщается с матерью. Вам хватит пяти минут, миссис Малфой?
— Мне не хватит и целой жизни, — грустно ответила Нарцисса. — Но сейчас слово целителя важнее мольбы материнского сердца.
Нарцисса дождалась кивка Аддингтона и быстро покинула кабинет.
— Вы интересный человек, мистер Малфой, — протянул целитель, глядя на Люциуса, как на любопытный музейный экспонат. — Почему же вы считаете сострадание признаком болезни? Неужели вы думаете, что Драко в здравом уме не способен на жалость?
— Знаете, Аддингтон. — Люциус наклонился к нему через стол. — Малфои заработали свое состояние не состраданием и уж тем более не жалостью к домовикам и магглорожденным.
— Вы говорите так, словно это плохо. — Аддингтон прищурился.
— Я говорю так, потому что воспитан в старых традициях, и сейчас мне очень тяжело привыкнуть к новому устройству общества.
— Но вы пытаетесь?
— Разумеется. — Люциус изогнул губы в непроницаемой улыбке. Аддингтон ненавидел подобные гримасы: они могли скрывать и правду, и ложь, и безразличие.
«Изворачивается», — подумал Аддингтон и откинулся на спинку кресла, устало массируя виски. Всё-таки с Малфоями было очень тяжело работать.
***
— Это все, что осталось, — с грустью в голосе произнес Драко, покручивая в руке засушенный бутон розы. Некогда этот цветок был белым, но безжалостное время уничтожило его красоту. Драко бережно провел пальцем по серо-желтым высушенным лепесткам, боясь, что они раскрошатся от неосторожного прикосновения.
— Я вижу, как он был красив. — Грейнджер устроилась у Драко за плечом. Обернувшись, он увидел, что она глядит с улыбкой, немного наклонив голову.
— Тебе это видно?
— Да. — Она провела рукой над его протянутой ладонью.
— Я срезал эту розу в день рождения мамы, когда мне было тринадцать. Я еще не знал тогда, что Волдеморт возродится, что он со своими приспешниками явится в наш дом, что погибнет цветник и сад. Я просто хотел подарить ей праздник.
— Мы говорим о том, что любил ты, — напомнила Грейнджер.
— Я любил наш сад и наш цветник. Мы с мамой любили брать книги из домашней библиотеки и читать их в саду. Только представь, Грейнджер: ты лежишь на мягкой траве с книгой, солнечный свет пробивается через листву и от этого кажется зеленоватым, и в воздухе витают ароматы роз, гортензий и пионов. Это ли не благодать? А потом старенький Митли выносит поднос с чаем и розовым вареньем, и кажется, что ты любишь весь мир.
Грейнджер воспарила к потолку и, видимо, попыталась представить это.
— Я любил эти мгновения, эти тонкие ароматы, это ощущение умиротворения и блаженства. Я готов был убить любого, кто посягнет на этот маленький райский уголок. Но вместо этого мне приказали убить Дамблдора. Хотя Дамблдор не трогал ни мой сад, ни мои цветы.
— Это грустно. — Грейнджер бледной тенью опустилась на кровать к Драко. — Мой дом был не таким большим, как твой. И уж точно в нем не было эльфов с подносами. Но я тоже любила лужайку, которую подстригал по выходным отец. Любила клумбу, которую мы с матерью разбили на заднем дворе. Я помню, как поскрипывает третья ступенька на лестнице и как в окно пробивается солнечный свет.
Драко вздрогнул, вспомнив об одной очень важной детали.
— Грейнджер, твои родители. Их вообще пригласили на церемонию прощания? — Он не мог произнести слово «похороны», хотя «церемония прощания» тоже далась с большим трудом.
— Они в Австралии. Они не знают о том, что со мной случилось. Они даже не знают, что я была в их жизни. Не помнят.
Драко опешил от того, как просто она говорила об этом.
— Моим цветником теперь занимается кто-то другой. Ступенька поскрипывает под чужими ногами, а солнце по утрам будит совершенно незнакомого ребенка. Я знаю, что такое потерять дом, Малфой. Только ты в него еще можешь вернуться. Снова разбить цветник. Высадить деревья и наблюдать, как они год за годом, по дюйму тянутся к небу. У меня этой возможности нет.
— Прости. — Драко стало горько от этих слов.
— Но я вижу, как хорош был твой цветник. И, пожалуй, он мне нравится.
— Почему ты стала моим кошмаром? — Этот вопрос вырвался у него против воли. Драко хотел поговорить о другом.
— Потому что ты этого захотел, Малфой, — прошептала Грейнджер ему в ухо, и правая сторона тела вмиг окоченела от пронизывающего холода. — Ты не отпускаешь меня дальше, и поэтому я прихожу к тебе.