Ао всегда мог только возмущаться. Порядками в обществе, бесправием омег, рабством. Плевался ядом – а делать-то по-сути, ничего не делал. Пустые слова на ветер. Теперь же у него есть статус и силы. Вложить хоть маленькую часть в построение его желанной «равноправной страны». Не воспользоваться возможностью исполнить самую заветную мечту (особенно, когда она и вовсе реальна) – проиграть заведомо. Только слабый мечтает, бездействуя при этом.
Хватит импульсивных поступков. Прежде, чем делать, обдумать надобно. И если уж ставить на весы, то никакие личные хотения вроде «сбежать с Аресом» в сравнение не идут.
Спокойно жить с истинным – это хорошо. Но жить они будут в все том же мире, где их запросто могут сделать рабами в одно движение руки знати. Простой люд так же бесправен пред ликом аристократов. Устаревшая система когда-то да должна пасть.
Другое дело – внести свою коррективу в законодательство. И даже не ради детей, а ради удовлетворения собственного эго. Чувства, что жизнь прожита не зря: он сумел поменять порядки, которые искренне ненавидел. Арес же и так, и так рядом будет. Тем более, тот поддерживает и помогает. И не требует невозможного – понимающий.
А прошлое в прошлом осталось.
Да, он гиперболизировал. Переигрывал, перечувствовал, перелюбил. Чересчур все ярким было. Глупо сейчас отрицать, что он любил Теда, потому что действительно любил. Той незрелой любовью, которая впервые в жизни кидает тебя, как слепого котенка, в быструю реку. Все вокруг шумит, а ты не понимаешь, что происходит.
Те искры в груди взаправду грели. Радость при одном виде Теда искренней была. Все это было правдой.
Но…
Все это «было».
Ао не может ненавидеть его. Хоть и то, что желал задушить тогда, было осознанно. Но осознал он это теперь, когда полгода утекло в прорубь. Ао и по сей час поддерживает политику мужа. Нет, не так. Он влияет на его политику. На его решения, якобы самостоятельные. Эта месть гораздо слаще, потому что однажды – в далеком-далеком будущем, Тед поймет, что все время был куколкой в руках собственного супруга.
Ао выучил его. Как книгу, которую после прочтения дважды читать не захочешь, но и откинуть нельзя, потому что слишком много в ее начале теплого, а в конце горького. Опыта. Ао знает его наизусть. Знает, за какую нить дернуть, где подыграть, где шепнуть «люблю», а где призывно вильнуть бедрами.
Но все же, одного сделать он не может. Простить.
Все же, есть вещи, которые не прощают.
«Однажды ты сказал мне: «Помни, кто ты». И я помню. Каждое утро начинаю с того, что вспоминаю. Но так же я помню, кем являешься ты. И то, что ты сделал со мной,» – думает Ао, прихорашиваясь перед зеркалом. Юта давно ушел. Солнце комнату залило тепло-оранжевым светом, взошло недавно. Скоро прибудут слуги. Одевать, красить, волосы укладывать.
Впрочем, те не заставили себя ждать. Цепочкой зашли, выстроились, как положено, поклонились. Ао кивнул им, по-доброму улыбаясь. Для них он играет справедливого и милостивого, но строгого господина.
Ему принесли ларцы с украшениями, открыли. Ао провел по драгоценностям рукою, на ощупь выбирая себе подвеску с ярко-зеленым камнем и вдобавок крохотные серьги.
– О, господин, не стоит сочетать изумруд и камши, это дурной тон, – вклинился главный придворный стилист. Ао хмыкнул, но украшения из рук не выпустил. Это его выбор. Кто смеет спорить?
– Тут я решаю, что дурной тон, а что нововведение. Поверьте, уже завтра, увидев на мне сие сочетание, схожее будут носить все придворные. Разве не было так же с упрощением наряда? Или с растительной вышивкой, несвойственной для Мюрея? Нынче это писк моды.
– Вы правы, – поклонился главный стилист, остальные согласно закивали.
Они редко спорят с ним, а если и спорят, то вскоре признают его правоту, как вот сейчас. Скучно даже. Никаких тебе скандалов. Все тебя слушают, да кланяются учтиво. Особенно тихо стало после отсылки Энири. А омежка-то уезжать не хотел, но кто его спрашивать стал бы! Ао с особым удовольствием наблюдал в окно, как запихивали в транспорт сопротивляющегося Энири. Не жалко. Вот ни разу.
Ао выбрался из рук прислужников как раз к завтраку. К детям заглянул в первую очередь, после же в зал поспешил. Тед сидит за длинным столом, его ждет. За весь завтрак они не перекинулись ни словом. Только ничего не значащими взглядами и кивками в знак приветствия-прощания. Идеально слаженная семья.
На сегодня много дел. С проектами на перепланировку садов разобраться. На тайный совет вместе с Аресом съездить. С Тедом о новой системе обучения для омег поговорить – подкинуть идею, обсудить, а дальше действовать по обстоятельствам.
В думах Ао забрел в комнату, но далеко не свою. Арес, едва завидев его, с подоконника спрыгнул. По комнате искры забегали, на стенах ютясь: магическая блокировка. Ао выдохнул. Взгляд перевел со стен на бумаги. По полу все – неряшливо. Он поднял несколько, но Арес сразу же отобрал. Свои творения альфа обычно прятал, лишь изредка показывая Ао, что он там сумел нарисовать. А рисует он красиво. Но по-прежнему стыдится «не альфьего» занятия. Хоть Ао говорил ему не раз, что это стереотипы и что он талантлив.
– Эти не вышли, – сказал Арес, сминая в руках тонкую бумагу.
– Интересно, меня ты рисовал? – Ао попытался заглянуть за спину альфы, на другие рисунки, но тот придержал его.
– Постоянно.
– А в одежде или без?
Арес засмеялся низким тоном, бросив в ответ «а ты как думаешь?», Ао тоже пустил смешок. В комнате светло-светло. Он задернул шторы – пусть, второй этаж, но всякое может быть. Посерело. Ао оглянулся на Ареса, забавно ползающего по полу в поисках листков бумаги под диваном. До его слуха донеслись тихие ругательства. Ао примостился в кресле у окна, вынимая из кармана баночку с желтоватой жидкостью и все думая, стоит говорить Аресу или нет. В руках ее вертит, переворачивает, наблюдая, как поднимаются пузырьки воздуха и лопают. Один за другим. Как считалка-гадалка детская.
Сказать – не сказать. Сказать – не сказать.
Сказать.
Арес же поднимается с пола наконец, отправляя все бумажки в потухший давно камин. Подошел ближе, явно заметив то, что держит Ао.
– Это настойка корней эндо, думаю, ты догадываешься, от чего эти капли, – начал Ао, отдавая вещество в протянутую руку.
– Знаю, – альфа кивнул, избегая в глаза смотреть, и повертел баночку. – Я всегда мечтал о своем ребенке. Видно, не судьба. Ну-у… я понимаю, Ао, не вини себя только, нельзя же нам, того. Продолжай принимать.
– Эм-м, – замялся он, накрывая настойку в руке Ареса ладонью. – Оно мне, как-бы, не поможет. Двенадцатая неделя уже.
Арес так и застыл с широко распахнутыми глазами. А баночка звонко на пол упала, да покатилась.
– Я не буду от них избавляться, – говорит Ао с придыханием, руку на живот перемещая. Снизу вверх на него смотрит. Альфа же шокировано шепчет «правда?..» и на колени рядом опускается. – Что ты? Встань, – но Арес не слушает, перехватывает его ладони своими дрожащими, к губам подносит. – Вставай же, – Ао приближается, еле сдерживая улыбку. Видеть Ареса настолько сбитым с толку и одновременно счастливым непривычно. – Это близнецы.
– Мои?.. – переспрашивает альфа и замирает как-то.
– Да твои, твои, – крепкие объятия, неровный вздох Ареса куда-то в плечо, после поцелуй туда же. И ниже, ниже, к животу. Ао гладит его по щеке. Взгляды их пересекаются. – Ты что, плачешь?.. – альфа отрицательно качает головой, ладонь Ао целуя. А по щекам заметны мокрые дорожки. Он не выдерживает напора эмоций, обнимая Ареса за шею, тесно-тесно. Тот смеется глухо, прерывисто, руками по спине гладит туда-сюда. Щетина шею колет. – Эй-эй, щекотно, – заливается смехом и одновременно слезами Ао. В глазах туманится. Но он должен договорить до конца.
– Помнишь, я как-то сказал, что не позволю себе полюбить во второй раз? Я… оступился, Арес. – Ао сказал наконец то, о чем молчал. – Я люблю тебя.