Теперь старый Серенс мог бы преспокойно отправляться домой — даже в пору самого пышного расцвета его дел ему не случалось держать в руке столько денег. Правда, нынче деньги не имеют той цены, что в доброе мирное время, но все равно эту сумму можно растянуть на месяц, по крайней мере. Как станет уютно в его хижине, когда в камине снова затрещат поленья, разливая тепло.
Однако привычка удерживает его на месте. Привычка и неведомо откуда взявшаяся алчность. А вдруг сегодня: его день, день сказочного везения, которое бывает в жизни только раз… Может, посчастливится получить еще одну такую щедрую подачку, и тогда можно будет прожить без забот не месяц, а два, три или даже целые полгода… Вот приближаются несколько моряков. Если они успели хватить вина, то очень может быть, не поскупятся на чаевые.
Советские моряки и в самом деле успели опрокинуть кружку-другую пива. Только, к сожалению, оно здесь не идет ни в какое сравнение с «рижским светлым» — ни по вкусу, ни по крепости, а уж о знаменитом пильзенском, изрядные запасы которого есть в буфете на «Советской Латвии», и говорить нечего. Поэтому Чайкин хотя нет-нет, но все-таки неуклонно рулит к порту. Остальные тоже ничего не имеют против — что можно предпринять в чужом городе, когда валюты в обрез?
— Как поближе пройти к порту? — на ломаном английском языке спросил моторист у Серенса, подошедшего явно с намерениями быть полезным.
Тот не успевает ответить, потому что Чайкин вдруг громко восклицает:
— Вот это здорово! — и показывает на афишу с изображением Элеоноры Крелле.
— Ты про что? — не понимает, в чем дело, моторист.
— Про певицу эту, вот про что. — И Чайкин поясняет свою догадку: — Видал ее карточку в каюте у штурмана. Очень даже похожа…
— Чепуха, — машет рукой моторист. — Понравилась человеку картинка, вот и таскает за собой по морям и океанам, глаз потешить. У Андрея над койкой целый гарем развешан. Оттого, наверно, и ворочается во сне, что все о них думает…
— Ты говори, да не заговаривайся! — беззлобно огрызается Андрей.
— Нет, Тайминь не из таких, — качает головой Чайкин. — У него невеста пропала без вести, А что, если это та самая?
— Думаешь, он из-за нее нас бросил? — мелькает у моториста догадка. — Мог бы сказать, как человек.
— Постой, он что-то насчет старых знакомых говорил… — вспоминает Чайкин.
Истолковав по-своему интерес моряков к афише, старый Серенс вмешивается в разговор:
— Очень советую сходить. Щедрый человек не может петь плохо. Не пожалеете.
В этот момент мимо проходит симпатичный толстяк и пристально разглядывает моряков.
Полукруглый раззолоченный зал варьете безвкусен, как безвкусны и бездарны выступления на его подмостках. Столиков здесь намного меньше, чем в «Веселом дельфине», зато цены значительно выше, в особенности на алкогольные напитки, которые каждый посетитель в обязательном порядке должен заказывать. Не зря хозяин в минуты откровенности любит похвастать, что достаточно, если его посетят три таких пьяницы, как судовладелец Керзен, и тогда все расходы вечера будут с лихвой окуплены.
Крелле уже шесть лет живет в Криспорте, но лишь однажды побывала в «Хрустале» — в тот давно забытый вечер, когда Дикрозис пригласил ее отпраздновать здесь только что полученное гражданство. Как много с тех пор утекло воды!..
Крелле печально улыбается — тогда еще не совсем была потеряна надежда выйти замуж за Дикрозиса, надежда на свой дом, семью и паспорт. Лишь позднее она поняла, что по сути дела это было прощание, — не мог же уважаемый гражданин Криспорта связать свою судьбу с сомнительной женщиной без подданства. Крелле ни в чем не упрекала Дикрозиса, в конце концов у каждого свой путь в жизни.
Кто бы мог подумать, что после минувших лет кто-то бросит ей вдруг веревочную лестницу, по которой можно снова начать карабкаться на поверхность? Неизвестно, куда этот путь еще заведет, но возможность надо использовать, что бы там ни было!.. Элеонора глядит в зал, чуть сдвинув бархатный занавес. Публики пока немного, но это все солидные люди, «сливки» Криспорта» не какие-нибудь шумливые моряки, во всю глотку подпевающие припев.
Вот кельнер приближается к столу, за которым возвышается могучий торс Керзена. Его шея стянута крахмальным воротничком, но надо полагать, что багровый цвет лица происходит, скорее, от вкушенного коньяка. На его соседа Зуммера алкоголь действует совсем иначе — от рюмки к рюмке он делается все грустнее, пока не распускает нюни от жалости к самому себе ввиду постигшей его беды. Третий собутыльник за этим столом — Швик, чье черное облачение здесь выглядит вполне уместно. Тросточку, взмахами которой он, по обыкновению, сопровождает каждое свое слово, пришлось сдать в гардероб, потому он не разговорчив.