Это были уже выводы, основанные на минимальном представлении о комбинаторике. Возможно, выдавая желаемое за действительное, но при этом искренне поверив в сказанное о возможностях экспертизы гирь, Ильин обратил внимание еще и на рыболовные снасти, которые тоже в беспорядке хранились на веранде.
– Так и лодочка, наверное, имеется? – продолжал задавать вопросы хозяину дома опер.
– А тоже – в прошлом, правда, в недавнем. Сгорела вчера лодочка, прямо на берегу. Все одно к одному.
Далее Фрольцов поведал, что утром, перед тем как идти в милицию, подошел к месту, где на берег были вытащены несколько лодок, и увидел, что именно его и сгорела. Какие-то хулиганы, наверное, костер развели в лодке, вот она и сгорела. Тут снова воодушевилась Людмила Степановна и решила развить тему бесчинствующих поджигателей, отмечая их общественную опасность вообще и особенную для деревянных жилищ граждан, чему ярчайший пример – сгоревший три года тому назад сарай свояка, проживавшего в другой части города, да к тому же и самогонщика. Далее, крайне непоследовательно, она продолжила мысль в том направлении, что сам-то свояк, а вернее, его увлечение самогоноварением вероятно, и стали причиной возгорания, но, поймав взгляд Ильина, решила ограничиться сказанным и не углубляться.
Чтобы Людмила Степановна и впредь повременила с демонстрацией своих успехов в разговорном жанре, Ильин строго у нее спросил: а проинформировала ли она участкового инспектора о роковом для сарая увлечении свояка? В ответ Степановна пробормотала что-то нечленораздельное и умолкла. Для закрепления успеха Ильин с суровым выражением лица объявил, что сообщить надо обязательно и он проконтролирует. Что проконтролирует и как проконтролирует, объяснять было уже не нужно, так как по виду Людмилы Степановны стало понятно, что она зареклась уже и рот открывать в присутствии этого милиционера-законника. Ояр Валдисович, стоявший поодаль с бесстрастным выражением лица, одобрительно улыбнулся Ильину и совсем неодобрительно посмотрел на Степановну.
– Ну что же, – опер посмотрел на Фрольцова, – в доме все, что необходимо, осмотрели и записали, теперь посмотрим на вашу лодку и на этом закончим.
Из пяти вытащенных из реки на полкорпуса лодок, действительно, лишь одна горела. Выгорели середина днища и частично борта в центре и носовой части. Ильин попросил Фрольцова принести ножовку и выпилил часть сохранившихся досок и несколько обгоревших, но уцелевших с одного края. Фрольцов помогать оперу отказался, объяснив свой отказ классическим: «Вам надо, вы и пилите». Хорошо, что Ояр Валдисович вызвался помочь, а заодно и тихо шепнул оперу за совместной работой, чтобы никто не услышал, что подождет Ильина у своего дома, так как есть ему что сказать. Ошибся Ильин, отнеся Ояра Валдисовича к первой категории понятых.
Зафиксировав все в протоколе, опер отпустил понятых и пошел в дом вместе с заявителем. Фрольцов был очевидно измотан. Он уже и плакал сегодня, и был безучастно заторможен, потом раздражался и злился. Ильин решил, что пора Фрольцову снова поплакать. Самое время.
«Или не время?» – сам себе задал вопрос Ильин, но отвечать не стал, чтобы не запутаться в своих жалостливых сомнениях.
«А жалость… она – чувство хорошее, от Бога она, или нет?» – лезли в голову неожиданные мысли.
А ведь ему действительно жаль было Фрольцова. Как ни странно. Он знал, как тот мог бы облегчить свою жизнь. Мог бы… но навряд ли станет. Ведь тот наверняка даже и представить себе не может, что ему еще пережить придется в этом бесконечном поиске ответов на самим же задаваемые вопросы о собственном прошлом – единственной истинной причине твоего настоящего.
«Если жалость – это форма любви, то она, конечно, от Бога!» Вот сейчас, когда он, Ильин, идет за этим эмоционально выпотрошенным Фрольцовым в его вонючий дом, чтобы заставить его плакать снова, – им что движет? Любовь к профессии? Жалость к Фрольцову и желание облегчить его участь? Или никакие не любовь и не жалость, а гордыня – желание убеждать и убедить? Или не нужно задавать самому себе вопросов, а просто нужно делать свою работу? Свое ремесло?
Размышления Ильина закончились за порогом дома пропавшей. Треклятый запах вернул его от философских раздумий о высоком на грешную, подчас и с плохим запахом, землю. Фрольцов прошел в комнату, сел на стул и спросил тихим голосом: «Что вам еще нужно?»