Едва они появились там, как, заслышав басовитый волжский говор, из редакторского кабинета, распахнув дверь, вышел Ленин. Незастегнутые полы коричневого пиджака развевались, на лице искрилась горячая улыбка. Руку подал сначала Андреевой.
- Большущее спасибо, Мария Федоровна, что наконец-то привезли к нам Алексея Максимовича!
Горького взял за руки чуть пониже плеч, кинув жаркий взгляд в его синие глаза.
- Здравствуйте, Алексей Максимович! Дорогой наш товарищ Горький! Читаю вас второе десятилетие, пути-дороги наши были близкими, а видеться как-то не доводилось. По вине охранных чертей! - Рассмеялся, на секунду откинув голову, и тут же обеими руками сжал пальцы Горького. - Душевно рад!
- Я тоже! Даже слов нет... Знакомых расспрашивал о вас... - Смущенно покашливая, Горький всматривался в скуластое лицо Ленина. - Теперь сам вижу, какой вы!
- Какой же?
- Да как сказать?.. Наш, волжский! - Горький со всей силой сжал руку Ленина. - Хо-ро-шо. - Левую ладонь приложил к груди. - Вот как на сердце хо-ро-шо! В такое время встретились.
"Рука у него почему-то горячая? - тревожно спросил себя Владимир Ильич. - Здоров ли он? Говорят, у него легкие... Проклятая Петропавловская крепость, видать, оставила свои следы... А он теперь так нужен нам. Больше, чем когда-либо. Народу нужен его голос".
Мария Федоровна спросила о Надежде Константиновне - скоро ли она приедет? - и вспомнила, как гостила у них в девятьсот третьем в Женеве.
- Денька через три явится. Будет рада повидаться с вами, - ответил Ленин, приветливым жестом пригласил в кабинет. - Входите, входите, хозяйка. - Алексея Максимовича взял под локоть - Поговорить нам есть о чем.
- Да, о многом, - подхватил Горький. - Я, Владимир Ильич, с превеликим удовольствием прочел вашу статью о литературе. Там, говорю без всякого преувеличения, чудесные слова! Наизусть помню. Свободная литература будет служить "десяткам миллионов трудящихся, которые составляют цвет страны, ее силу, ее будущность". Ей-богу, лучше этого сказать невозможно!
- Ну, это вы, батенька мой, по-писательски преувеличиваете... А мне, - Ленин коснулся указательным пальцем груди Горького, - доставило большую радость дать в том же номере продолжение ваших "Заметок о мещанстве". Вы, конечно, не можете не восхищаться гениальностью Толстого-художника, но Толстому-проповеднику вы отлично возразили, хотя ваш совет и был адресован читателю: "Умей в себе самом развить сопротивление насилию". Правда, сегодня этого уже мало. Завтра мы ответим сокрушением самодержавного насилия. Не так ли? По глазам вижу - мы единомышленники во всем. И в политике, и в оценке роли художественной литературы.
Горький разгладил усы. Ленин указал на стулья возле круглого столика, сам сел по другую сторону и приготовился расспрашивать о последних московских новостях, о настроении в рабочих районах, о готовности к решительной схватке. Горький, рассказывая, сунул правую руку в карман пиджака, где у него лежал портсигар из карельской березы, но Мария Федоровна предупредила его чуть заметным толчком локтя: Ленин не курит, и нельзя без разрешения. И Горький, прикрывая рот широкой ладонью, глухо кашлянул. Еще и еще раз.
"Кашель больного", - снова отметил про себя Владимир Ильич, тут же переспросил:
- Итак, говорите, создаются боевые дружины? Очень своевременно! И, знаете, ссыльные - подумать только! - в далеком Якутске показали пример в известном смысле баррикадных боев. Помните по прессе? С охотничьими ружьями да топорами засели в доме якута Романова! И держались больше двух недель, пока не кончились припасы. Вот подлинные герои! Я по сибирской ссылке знаю одного из тех баррикадистов. Курнатовский. Чудесный товарищ! Вот бы кого вам повидать.
- Хороших людей на Руси много.
- Этот особенный. Чистейший. Честнейший. Непоколебимый. С такими, как он, да еще с такими рабочими, как Бабушкин, революция не может не победить. Вот о каких людях надобно писать романы. Хотя что я говорю? У вас же есть более близкий пример - Петр Заломов.
- Я думаю об этом, Владимир Ильич. Народ ждет от литераторов героических образов. И у меня, ей-богу, руки чешутся, хочется писать. Как только смогу надолго привязать себя к письменному столу.
- Вот это хорошо! Это ваш долг! И я думаю, - в глазах Ленина блеснула теплая улыбка, - Мария Федоровна при первой возможности поможет нам привязать вас к столу. Не так ли?
- Как смогу... - улыбнулась Андреева.
- А вы по-женски, настойчивее. Партии нужны такие книги... Но мы с вами отвлеклись в сторону. - Ленин подался грудью поближе к Горькому. Так где же московские рабочие создают боевые дружины? Нам нужно знать все.
- На Пресне. А в подпольной мастерской Московского комитета мастерят бомбы!
- Даже у нас в квартире ящики с запалами да бикфордовы шнуры, сказала Мария Федоровна, гордясь смелостью и решительностью мужа. - У Алексея в столе патроны.
- А не рискованно ли сие? - насторожился Владимир Ильич. - Для вас обоих.
- Ничуть не рискованно. Право слово. - Горький, подергав усы, улыбнулся. - Нас охраняют такие молодцы! Не люди - богатыри!
- Кавказская боевая дружина! - пояснила Мария Федоровна.
- Двенадцать... Не апостолов, понятно, а, так сказать, мушкетеров. Во главе с Чертом!
- Это кто ж такой? Самый отважный?
- Смелей его не сыскать. Нас от Кремля отделяют только Моховая улица да Александровский сад. И наши молодцы дежурят в квартире. Ночами спят поочередно. Кто на диване, кто на шкуре белого медведя в моем кабинете.
- Похвально, что Московский комитет позаботился! Но и сами будьте всегда начеку. Говорю об этом только потому, что каждый из нас должен помнить об ужасной гибели Баумана. Ох, как нам недостает его! Расскажите-ка о похоронах.
...В свой последний день Николай Эрнестович, освобожденный из Таганки, по взбудораженным улицам Москвы спешил привезти демонстрантам красное знамя. И тут из какой-то подворотни выбежал черносотенец, подосланный охранкой, ударом обломка водопроводной трубы свалил его насмерть.
Хоронила Баумана вся рабочая, вся прогрессивная Москва. Улицы были переполнены небывалым людским потоком: более трехсот тысяч москвичей отдавали последний долг отважному Грачу. Впереди и по бокам колонны шли, крепко взявшись за руки, дружинники с красными повязками на рукавах. Так они охраняли похоронную процессию в течение девятичасового пути до самого кладбища. Оробевшие перед грозой, черносотенцы попрятались в подворотни.