- Будет, будет, - кивал головой Рау. - А царю... Как это говорят?.. От смеха у Рау приподнялись усы, он сжал кулак и двинул торчком, как бы нанося удар под ребро. - Покрепче!
- По-русски говорят: "Под микитки!" И - ко всем чертям!
- Так и надо.
Рау нравился Ульянову, и он был доволен тем, что предпочел Мюнхену крупный саксонский город, мировой центр полиграфической промышленности и книжной торговли. Не зря говорили, что в Лейпциге русский шрифт раздобыть гораздо легче, чем в каком-либо другом уголке Германии. Вскоре все устроилось, хотя и не без некоторых осложнений. Сначала ему рекомендовали типографию газеты "Лейпцигер фольксцайтунг". Побывал там, присмотрелся: типография большая, заказ может выполнить быстро, но... Уж очень много толчется там пришлых людей. Одни с заказами, а другие... Кто их знает откуда они? Немецкая полиция настороже. И через нее сразу все будет известно в Петербурге. Этак сам не успеешь взять газету в руки, а она уже окажется в охранном отделении. Рискованно. До крайности рискованно. Хорошо, что ему назвали эту тихую деревню, крошечную типографию надежного человека. Находка! Лучшего и не придумаешь. Только бы не выследили шпики.
Открыв дверь, Рау пропустил заказчика вперед себя в небольшую комнату, в которой возле стен едва умещались два реала с наборными кассами, стол для верстки газетных полос, немудрое редакторское бюро да простенькие тискальные станки. Если бы не печатная машина за стеклянной перегородкой, типографию можно было бы счесть за подпольную.
- Гутэн абэнд, Иосиф Соломонович! - поздоровался Владимир Ильич с единственным в этот вечерний час наборщиком, стоявшим у реала, над которым горела висячая керосиновая лампа. - Как ваши успехи?
Блюменфельд отложил в сторону верстатку с незаконченной строкой, обтер руки о серый фартук и шагнул навстречу. Владимиру Ильичу для набора "Искры" его рекомендовал сам Плеханов еще в Женеве, где Блюменфельд долгое время заведовал типографией и книжным складом группы "Освобождение труда", но сейчас, придерживаясь конспирации, он ответил:
- Почти все набрано, геноссе Мейер. Вон сверстанные полосы. Дело за передовой.
- Сегодня получите.
У Блюменфельда были аккуратно подстриженные курчавые волосы, каштановые усики, слегка прикрывающие уголки тонких губ. Тщательно выбритые щеки казались синими, а узковатые глаза усталыми.
- Вы, вероятно, плохо спали, Иосиф Соломонович? - Владимир Ильич придержал руку наборщика. - Уж не бессонница ли у вас?
- Пока не страдаю, геноссе Мейер.
- А вид утомленный.
- И вчера, и сегодня с утра до вечера - у реала. Набор, вы сами говорили...
- Да, да, набор не ждет. Дорог буквально каждый день. - Владимир Ильич еще раз взглянул в усталые глаза Блюменфельда. - А вы где-нибудь обедали? Только откровенно.
- А вы - сами? Небось опять...
- Не обо мне речь, - я у реала не стою. А вам приходится дышать свинцовой пылью.
- Фрау угощала меня своим кофе.
- Кофе - это мало. Вам бы надо...
- И вам...
- Зато к ужину я принес сосисок. Попросим заварить. А кофе нам уже обещан.
Той порой Рау в печатном отделении из-под груды бумаги, лежавшей в углу, достал недавно оттиснутый газетный лист и принес заказчику. Владимир Ильич, развертывая лист, приятно пахнущий типографской краской, пробежал глазами по всем четырем страницам. Знакомый формат "Форвертса", как было условлено, по три колонки на полосе. Бумага тончайшая, почти прозрачная, но достаточно плотная и, главное, эластичная - в жилетных "панцирях" не будет хрустеть. Через стеклянную перегородку беспокойно глянул в угол, откуда типограф принес этот газетный лист. Рау поспешил успокоить заказчика:
- Припрятано хорошо. Рабочие у меня - наши социал-демократы.
- Я на вас надеюсь. - Владимир Ильич слегка приподнял указательный палец. - Никто в Германии не должен видеть газету, пока она не будет распространена в России.
- У меня строго. Посторонних не бывает, - заверил Рау, уходя из типографии.
Блюменфельд взял совок, добавил угля в круглую чугунную печку, стоявшую посредине комнаты, и, погрев пальцы, вернулся к реалу. Правая рука его быстро и легко металась по клеточкам наборной кассы, будто он собирал ягоды в кошелку, ловкие пальцы левой с еле слышным стуком прижимали к верстатке литеру за литерой, пока не набиралась полная строка.
Владимир Ильич, не расставаясь с газетным листом, прошел между реалов к одному из окон. Присмотрелся. Одинарная рама не законопачена, не заклеена. А вторых - зимних - рам здесь вообще не знают. В щели дует холодище.
- Вы, Иосиф Соломонович, поберегитесь. - Глазами указал на второе окно, возле которого стоял наборщик. - Тут недолго и простудиться. На дворе ужасная непогодица, и по всей Европе ходит инфлуэнца.
- И вам бы лучше не стоять у окна.
- Я уже отдал дань простудной напасти.
На дворе, видать, немного похолодало: мимо черных стекол падали пушистые снежинки. Хотя тут же превращались в капельки, стекавшие тонкими струйками. И все же это долгожданные снежинки! А в Шушенском, бывало... Вот в такую же декабрьскую пору катались с Надей на коньках! Правда, она не сразу научилась держаться на льду, делала неловкие шаги, нередко падала. И всегда с веселым смехом. Мороз румянил ей щеки, наращивал пушистый иней на прядях волос, выбившихся из-под шапочки. Домой возвращались будто слегка захмелевшие от чистого воздуха. Хотя и под надзором жили да у черта на куличках, вспомнить есть что. А здесь... Лишь работа приглушает остроту одиночества. Ему не хватает ни дней, ни часов. Помощи пока ждать не от кого. Юлий* все еще налаживает связи где-то на юге России. Потресов заладил одно: "Домой, домой". Уехал ни на что не глядя. Вернется, быть может, только через неделю. Димка* занята со своим малышом. Почти все приходится делать самому. Но теперь уже не так долго ждать Надю: приедет - возьмет в свои руки секретарство, наладит шифрованную переписку с товарищами. А пока... Пока самое сложное - "транспорт!". Ох и трудное же это дело! Нужны деньги, энергичные люди. Успеть бы к Новому году по российскому календарю переправить газету через границу. Прежде всего в Псков Лепешинскому, а уж он сумеет доставить куда надо.