— А теперь у него — он тебе не сообщал? — новый адрес.
— Если бы не разговорились, стала бы ты, Надюша, метаться по Праге в поисках, — сказала Елизавета Васильевна.
— Может, не дошло письмо… Не мог Володя не написать…
— Конечно, не мог, — подхватила Мария Александровна. — Где-то зачитали…
Она подошла к комоду, выдвинула ящик и достала из коробки пачку писем, нашла предпоследнее:
— Вот тут он пишет: переехал вместе со своим квартирным хозяином. И вовремя переехал. Его письмо к Маняше со старым адресом взяли при обыске. Но ты, Наденька, не волнуйся, — сейчас Володя живет совсем в другом районе города. И нового адреса у жандармов наверняка нет. — Подала письмо. — Читай. И вот в этом последнем он подтверждает тот же адрес.
Надя, порывшись в ридикюле, отыскала маленький блокнотик; записывая адрес, говорила:
— Франц Модрачек — это по-австрийски. А по-чешски — Франтишек.
— Привыкай, привыкай, — сказала мать. — Только уж там при австрийцах Франтишеком-то поостерегись.
Последнее письмо было отправлено Марии Александровне из Вены 4 марта. Надя читала его вслух:
— «Приехал я сюда, дорогая мамочка, за добычей «бумаги» для Нади. В Праге не оказалось русского консульства, а мое прошение о выдаче Наде заграничного паспорта…» — Подняла глаза: — Он не надеялся, что я получу паспорт в Уфе. Сколько ему было хлопот! — И продолжала читать: — «…прошение… обязательно должно быть засвидетельствовано. Вена — громадный, оживленный, красивый город. После «провинции», в какой я живу, приятно поглядеть и на столицу. Здесь есть что посмотреть, так что при проезде… — На секунду задумалась, — при проезде (если бы из вас кто поехал) стоит остановиться. Наде я послал для этой цели маленький «Führer durch Wien[1]». — Пожала плечами. — А я не получила. Выходит, что даже из простого путеводителя стараются что-то вычитать.
И с тревогой в глазах посмотрела сначала на свекровь, потом на мать:
— Как же так? В Прагу проездом через Вену?! Но ведь Прага-то ближе к нам. Тут что-то… не согласуется. Что-то не то… Что-то…
— Не волнуйся, Наденька. — Мария Александровна положила ей на плечо по-старчески холодную руку. — Штамп, — вот сама посмотри, — пражский. И адрес тоже. И все мои письма дошли до Модрачека. Не волнуйся.
— Да я ничего… Не волнуюсь… О Вене у него, видимо, случайно вырвалось…
— Ты дочитывай письмо-то, — подбодрила мать. — Тревожиться тебе нечего.
И Надя продолжала читать:
— «Был я здесь, между прочим, в Museum der bildenden Künste[2], — «между прочим». Видимо, спешил вернуться в Прагу, к неотложным делам, — …и даже в театре смотрел венскую оперетку! Мало понравилось. Был еще на одном собрании, где читался один из курсов Volksuniversitatckurse[3]. Попал неудачно и ушел вскоре.
Шлю привет всем нашим и крепко тебя целую, моя дорогая».
— Он еще не подозревал, что… — Мария Александровна сдержала вздох, — …что привет придется передавать в Таганку, тайком от жандармов.
Да, — вспомнила она, — Маня все поджидала чемодан от Володи. Был послан на ее имя через какой-то склад. С нелегальной литературой. Не дождалась… Теперь не знаю — цел ли?
— Должны бы получить… — Надя подняла глаза от письма. — Кто-нибудь наверняка уцелел.
— Из Московского комитета, кажется, все арестованы… Хотя кто-то новенький должен был приехать… Оттуда, от Володи…
Мария Александровна предложила по второй чашке. Елизавета Васильевна не отказалась. Надя с легким поклоном отодвинула свою.
— Можешь прочесть более ранние письма, — сказала свекровь. — Тут есть и рождественское и новогоднее. В каком-то из них Володя пишет, что живет одиноко и что все еще не наладил свои систематические занятия. «Пометавшись после шушенского сидения по России и по Европе», — так у него и написано пометавшись[4], — теперь, говорит, соскучился по мирной книжной работе. Только непривычная заграничная обстановка, говорит, мешает хорошенько взяться за нее.
«Вспомнил наше далекое Шушенское! — отметила про себя Надя, и у нее стало тепло на душе. — Хотя и в ссылке жили, но — вместе. Много там было приятного!»
— Приедешь ты, Наденька, к нему, — продолжала Мария Александровна, — и все наладится. Обстановка будет располагать к работе. Володя ждет тебя не дождется. Дни считает. Сама тут увидишь: в каждом письме — о тебе. Тоскует. И скоро будет считать часы, оставшиеся до твоего приезда… А потом, — взглянула на Елизавету Васильевну, — и вы к ним.
— Как только подыщут квартиру… Ни дня не задержусь… Одной-то мне будет очень скучно…
— Оставайтесь у меня.
— Спасибо. Но Питер знакомее… Да и Надюше надо повидать друзей…
— Читай. Я не буду мешать разговором. — Мария Александровна указала глазами на письма. — Да, в одном из них Володя просит Маняшу прислать «его» перьев. Английских. Он привык к ним еще в гимназии. А в Праге не может отыскать. Продают только «своего» изделия: говорит, страшная дрянь. Я припасла коробочку — сейчас достану.
Спустя час гостьи стали одеваться.
— Так быстро… Будто во сне увидала… — Мария Александровна расцеловалась на прощание. — Счастливо вам, мои родные!.. Неизвестно, когда увидимся… Пишите чаще. А Володю, Наденька… — Обняла сноху и еще раз поцеловала. — Вот так! От меня! Крепко-крепко…
Выглянув в дверь, помахала рукой.
И снова — одна в квартире. Запахнув концы пухового платка на груди, прошла по всем комнатам.
«Жаль, Фриды нет… Вместе бы на прогулку… Как-нибудь…»
Остановилась у стола, сдвинула чашки к самовару, тронула хлебницу. В ней лежала половина булки. Взглянула на часы. Приближалась та горестная пора, когда в Бутырках распахивались железные ворота и узники под солдатским конвоем выходили с тюремного двора. Очередной этап! Их погонят на Курский вокзал, запрут в вагоны с решетками на окнах…
В Тюремном переулке она затеряется в толпе плачущих женщин. Одни из них пришли проводить родных, другие просто принесли на дорогу милостыню. Они, утирая глаза уголками шали, будут размашисто креститься и, невзирая на окрики конвойных, с поклоном подавать узелки крайним в колонне:
— Прими Христа ради!..
Она, как бывало уже не раз, тоже сделает шаг вперед и, склонив голову, молча подаст какому-нибудь старому изгнаннику, для которого этап особенно труден. Дойдет ли он до далекой, каторжной тюрьмы?
Мария Александровна сварила яйца, вместе с половиной булки да пакетиком соли завернула в марлю, быстро оделась и, опустив на лицо черную вуалетку, вышла из дома.
Поезд шел на запад, растрясал черные космы дыма.
Поодаль утопали в снегах сирые деревни. Избы маленькие, кособокие, словно калики перехожие. Островерхие соломенные крыши хмуро надвинуты на тусклые оконышки, будто ветхие войлочные шляпы на незрячие глаза.
«Матушка Русь! — вспомнила Надежда, стоя у окна вагона, строки Некрасова. — «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная…» Но силы-то копятся, — добавила она, — могущества народу не занимать!»
Володя, наверное, пишет очередную статью. У него всегда работы по горло. И для нее там — тревожные новости. У Володи какие-то нелады с Плехановым. Вот уж чего никак не ожидала!.. По свежей памяти Володя записал все для нее: «Приедешь — прочтешь». Может, и в Уфу писал о подробностях? Там со дня на день ждали посылку из-за границы. В адрес пивоваренного завода! Ну и выдумщик Володя! Жандармы наверняка не будут подозревать: какие там политики среди пивоваров! В посылке — хмель! Самый лучший на свете хмель из Чехии!.. Она не дождалась. Не могла откладывать своего отъезда ни на один день, ни на один час.
4
Выделение р а з р я д к о й, то есть выделение за счет увеличенного расстояния между буквами здесь и далее заменено