Так вот почему там установлен памятный знак. Минское гетто. Одно из самых кровавых мест в оккупированном городе.
Утром я стояла перед подъездом странного дома. Кошки снова сидели на окне. Я помахала им рукой и решительно открыла дверь навстречу будущему. Или прошлому. Я открыла дверь самой себе.
13 октября 1938 года. Гданьск, Польша. Родильный дом, включённый в программу Лебенсборн»[5]
Теплота и безмятежность внезапно сменяются необъяснимой тревогой. Что происходит? Напряжение растёт, я чувствую начало неизвестности. Как больно! Кроваво-красный водоворот затягивает в глубину подсознания. Страшно, Господи! Как страшно! Задыхаюсь. В ушах гудит, нечем дышать! Голову сдавливают беспощадные тиски. Впереди – холод и мучения. Это конец. Неужели конец?
– Ein Mädchen![6]
Что происходит? Где я? Кто я? Почему так холодно и больно?
– Moja córeczka! Moja ulubiona![7]
– Die siebtes. Wenn es weiter geht, haben wir die unnötige entfernen[8].
В ушах нарастает шум, прикосновения заставляют дрожать и корчиться от нестерпимой боли. Кричу. Плачу. Люди, я одна из вас! Это начало! Встречайте меня с любовью!
– Gesundes Mädchen, alles in Ordnung[9].
– Beginnen Sie![10]
Меня уносят из комнаты. Тепло. Засыпаю. Чужие руки бьют по щекам. Чувствую, что безвозвратно теряю самое близкое и родное.
– Schlafen Sie nicht![11]
Рядом – каменный человек, ткань с пауком. И Мама. Да, это моя Мама! Здравствуй, Мама! Я – твоя дочь! Где же ты? Почему не возьмешь на руки, не прижмёшь к себе? Холодно. Страшно.
Оглушающая музыка. Мужчина приближается, наклоняет остро-холодное лезвие ножа к моей голове:
– Minna! Seien Sie so hart![12]
Господи! Ангелы небесные! Защитите! Где моя Мама?
– Blasen! Das Ritual ist vorbei![13]
Глава 3
15 октября 2009 года. Минск
– Так это вы вчера приходили? – голос хозяйки квартиры шелестел опавшими листьями прошлого века, изредка грассируя на французский манер. – Тогда заберите то, что потеряли, – и протянула фонарик переписчика.
Я молча кивнула.
Молча взяла фонарик.
Слов не было.
Только мысли.
Культурный шок.
Где-то я прочитала, что раз в жизни у каждого человека бывает культурный шок. Это может произойти в художественной галерее, когда смотришь на картины известного автора, или на ярмарке, когда окунаешься в пёстрый поток различных стилей и направлений искусства. Атмосфера спектакля, прочтённая книга, скульптурная композиция вдруг будто взрывают мозг и звучат в душе либо симфонией, либо какофонией звуков и образов. Кому как повезёт.
Нечто подобное испытывала я, находясь в комнате квартиры номер два дома по улице Раковской в центре Минска.
Двадцатый век здесь причудливо переплетался с веком девятнадцатым, предлагая неискушённому взгляду своеобразный «микс». В центре небольшой комнаты на круглом столе, застланном зелёной кружевной скатертью, стоял огромный самовар. Тускло блестел начищенной медью и ждал гостей.
На покрашенной двери в соседнюю комнату висела одна из копий Дюрера[14] (насколько я поняла, что-то из серии полотен про Деву Марию). Довольно хаотично смотрелись пять керосиновых ламп на заваленном старыми газетами подоконнике и мятый алюминиевый таз у меня под ногами, в котором празднично играла малиновыми красками коробка с кормом «Kitikat».
Пол из простых неокрашенных досок напоминал палубу заброшенного корабля. Под потолком – старинная бронзовая люстра с десятью хрустальными запылившимися ангелами. Шифоньер из красного дерева, белый кухонный буфет, огромное зеркало в простой деревянной раме, кресло с резными подлокотниками в виде львиных голов, продавленная тахта с поцарапанными витыми ножками, четыре простых табуретки и видавшая виды складная шёлковая ширма с японскими веерами – всё это выступало из углов, нависало с потолка и готово было в любой момент рассыпаться и задавить хозяйку грудой обломков.
И кошки. Пять кошек с явным интересом наблюдали за непрошеной гостьей.
– Да, это была я. Извините, если напугала (скорее, сама позорно испугалась). Скажите, вас Мирра Львовна зовут? Андреева Мирра Львовна? Одна тысяча девятьсот семнадцатого года рождения?
– Какая же я древняя. Столько теперь не живут. Да, это я. Простите, а вас как величать прикажете?
5
Программа «Лебенсборн» основана в 1935 году под эгидой рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера для подготовки молодых расово чистых матерей и воспитания арийских младенцев (прежде всего, детей членов СС). Организации принадлежало 11 000 детей. Многие из них погибли. Большинство никогда не видели родителей: по закону они не имели прав на этих детей рейха. В документе, который подписывали арийские родительницы, так и говорилось, что мать – всего лишь звено в цепи возрождения расы, а об отце и вовсе не упоминалось. Оторванные от матерей, младенцы сразу же подвергались обряду «Причащение знамени»: маленького «сверхчеловека» клали рядом с бюстом Гитлера в окружении лавров, тут же ставили фотографию матери новорожденного и знамя СС, а затем под торжественную «Песнь о Германии» на музыку Гайдна эсэсовский директор детского дома касался ребёнка кончиком кинжала и давал ему имя, завершая обряд словами: «Будь же тверд».
14
Дюрер (Dürer) Альбрехт (1471–1528) – немецкий живописец, рисовальщик, гравёр, теоретик искусства. Основоположник искусства немецкого Возрождения.