С того момента, что отразился во тьме сознания, будто в кривом зеркале, Кид научился многому. Он смотрел в небо, следил, как оно меняет свой цвет. Он следил за солнцем, отмечая смещение точки, на которой оно садится за горизонт — отмечая и то, что каждый раз оно шло по все более странной траектории, и то, как однажды оно мертво повисло над горизонтом. Он не знал, сколько их таких, что наблюдают за внешним миром, он привык чувствовать всю ответственность на себе.
В тот странный, неправильный день, когда Точка стала в Пустыне (да, к тому моменту она выросла достаточно), Кид отметил, что в течение нескольких часов дневное светило висело в зените дольше обычного. Оно не просто не зашло в положенный час, но и тьма ночи рухнула как-то сразу, без вечерней зари заходящего солнца. Люди Точки (так они теперь звали себя), должны бы были быть в панике — но они продолжали свои работы, обычные, каждодневные. Группа биологов работала над все еще не законченной селекцией новых, более выносливых видов растений, гидрологи прокладывали новые каналы орошения, работали над их автоматизацией, шло тестирование охранной системы Точки и ее биосети, созданной чтобы генерировать испытания. Кроме того, люди Точки почти что закончили полную установку кодового ДНК-замка, проводя последние проверки системы. Да, люди Точки были полны надежд и планов. И был Кид, тихий, безмолвный Кид, Кид, которого мало кто знал в лицо. В какой-то момент он стал просто тенью своей подписи под протоколами наблюдения. И это самый Кид, весь потный от страха и от того, что махом пробежал от рубежей Точки до ее центра, вошел в зал испытаний как раз в тот момент, когда ДНК-замок Точки заканчивал самонастройку. Кид шарахнулся от вспыхнувшего зеленого света и оглушающего воя сирены, но ему надо было передать, доложить хоть кому-нибудь о том, что солнце стало, зависло мертво над горизонтом — и день перестал идти вслед за часами. Он не успел и слова произнести, только вытереть струйку пота. Остановившуюся Точку обнаружили те, кого Кид боялся больше всего.
Эолы говорили потом, что спасли его, вернули ему голос, жизнь и безопасность. Кид никогда не забывал об этом. До самой старости. Он так же не забыл и о мягкости белых стен своего жилища, о невозможности следить за солнцем и Пустыней, прокладывать мысленные оси ординат — и наслаждаться зеленью и прохладой Точки. Со временем почти все истерлось из его памяти, осталась только гигантская, бескрайняя зеленая стена, окружающая Точку, и каждую ночь Кид вспоминал, как блестели капли росы в свете заходящего солнца. Но там же была и ночь, упавшая из ниоткуда, и тот день, в котором солнце замедлило свой ход настолько, что сложно было сказать, живо ли оно. А здесь, в белой комнате с мягкими стенами и крошечными окнами под потолком, был только он, Кид, да мальчишка, что приходил послушать его рассказы о Точке. К тому моменту, как этот мальчик, с черными волосами и пронзительными темными глазами неведомым Киду образом нашел возможность навещать его, Точка снова ушла в Пустыню. Те, кого Кид боялся больше всего, обладатели серо-белых одежд и остроконечных капюшонов, полностью установили свою систему мира, но потеряли зеленую стену. Возможно ли, что искусственный интеллект сработал так, как его программировали те, кого давно уж не было на этом свете, Кид не знал. Он просто тихонько посмеивался, ловя горячие солнечные лучи, что просачивались через крошечные окна его жилища, слушал, как работает очиститель воздуха, и отпускал, аккуратно, легко и неспешно, все, что ему довелось увидеть, каждое событие и дело, в котором он принимал участие. Для этих, несомненно, иных, он был осколком древней цивилизации, дикой древностью. И только мальчишка, с тысячей ножей в пронзительном взгляде, ловил каждое его слово настолько серьезно, что порой Кид останавливался на полуслове и задумывался, правильно ли он делает, рассказывая сказки о Точке именно ему, маленькому потомку Первых Эолов. Что действительно правдивого он мог ему рассказать? Он, простой наблюдатель? Да и что могло нерушимо остаться в его памяти? Только сказки, щедро сдобренные его собственными домыслами и фантазиями. В этих сказках Точка все время оказывалась почему-то сущим раем на земле, средоточием всех знаний и умений человечества. Кид все меньше сдерживал рвущую душу тоску: вскоре он наградил Точку летательными аппаратами и прочими «машинами богов», — и сам не знал, правда это или нет. Его память сдавала позиции.