Калькис знал немного, питался слухами. Но говорили повсюду упорно, что Эдмонд в своем эзотерическом рвении наступил на хвост некой тибетской секте, пострашнее всякой аум-сенрикё. Убирали его по заказу оттуда, однако руками местных дешевеньких шалопаев. Шалопаи, понятное дело, давно уже где-нибудь на свалке валяются, и птички их доедают. А на заказчиков милиция никогда в жизни не выйдет, потому что, во-первых, Меуков для МВД никто, а во-вторых, тибетские ламы московскому ОМОНу явно не по зубам. Редькин посмеялся доброй шутке и мысленно поделил это все на восемь, зато слово за слово выяснил, что аккурат в день убийства Меукова переполошившийся Бурнашов обзванивал всех близких и дальних знакомых, так как шеф ещё накануне пропал бесследно.
Вот и выяснилось главное для Тимофея — без всякой мистики. А на квартире у Меукова сидела в тот день его постоянная пассия — девка абсолютно чеколдырнутая, она ещё и не такое по телефону сказануть могла, так что Редькин почти угадал в тот раз. Она Меукова и обнаружила первая, выйдя на минутку за сигаретами. Ведь Эдмонда убили в подъезде собственного дома днем, а где он ночь провел, для всей безумной тусовки осталось полнейшей тайной. Редькин подозревал почему-то, что у Серафимы или, во всяком случае, та должна была знать, но вслух при Калькисе имя Кругловой называть не стоило. Этот свой контакт Редькин нигде светить не хотел.
Прямо скажем, к воротилам автосервиса, угонщикам и перекупщикам машин история с Меуковым никакого отношения не имела. И слава Богу: эту чепуху пора уже было выбрасывать из головы, но как отдельная тайна и она не давала покоя несчастным пострадавшим супругам.
Вербицкий, конечно, продолжал отрабатывать свою версию, даже денег обещал, хотя странная затянутость сроков и порождала некое ощущение эфемерности. В любом случае, Редькин вдруг решил, что имеет смысл покрутить ещё какой-нибудь вариант расследования. Что, у них знакомых мало? Правда, конкретно в ментуре, как назло, никого. Проще на КГБ и ГРУ выруливать, но, пардон, кому в этих серьезных конторах может быть интересно автомобильное жулье, пусть даже безжалостно убирающее друг друга с дороги из-за достаточно мелких денег? Эх, да это теперь и для милиции не событие! Люди обнищали и озверели, иные готовы идти на убийство за полштуки баксов, иные просто ради удовольствия…
И все-таки милицейские дела надо крутить через милицию. Тут же вспомнился Юлькин отец. Вместе с ним вспомнилась и Юлька.
И вот, когда всплыл в памяти чудный девичий образ, Тимофей сразу понял, что безумно соскучился. Ведь обитает где-то рядом — почему они не встречаются? Непорядок! Ритм жизни, что ли, не совпадает? Так ведь у Маринки же телефон записан. Он тогда пытался запомнить, запомнил даже, но вылетело, конечно, из головы. Однако у Маринки точно записан…
— Мариш! А чего ты Юльке все никак не позвонишь?
— Какой Юльке? — искренне не поняла жена.
— Ну, этой, с ирландским сеттером и полковником милиции.
— А-а! Так ты же сам сказал, что это все фигня. Еще тогда. А теперь — тем более ни к чему. Ты чего же, хочешь деньги с двух сторон получать: пусть и бандиты и менты одновременно вышибают? Так не получится.
— Ну, во-первых, ещё неизвестно, что нам Майкл вышибет и когда. А во-вторых, я просто справки собираюсь навести. Ну, интересно мне, что за ерунда такая происходит! Можем мы воспользоваться случайным знакомством и пополнить свой жизненный опыт?
— По-моему, это глупость ужасная, но если хочешь, сам и позвони.
— А это не будет выглядеть по-дурацки, ты же с ней разговаривала?
— А ты где был?
— Я рядом стоял, но я был в шоке и ничего не слышал.
— Тимка, но я же так не люблю звонить малознакомым людям! Я не знаю, кто там подойдет… Ну тебя с этой Юлькой, не порть мне настроение.
— А то я люблю звонить малознакомым людям!
Тимофей цеплялся за последнюю возможность увильнуть от того, о чем в действительности мечтал. Почему-то казалось очень важным сделать первый звонок Юльке лично, в этом ощущалась очумительная, щемящая душу романтика даже не студенческих, а школьных лет, и Тимофей усердствовал. Он должен был скрыть от жены это свое желание. Скрыть, непременно скрыть! СКРЫТЬ!
— Хорошо, — сказал он. — Я звоню Юльке, но тогда ты будешь звонить Элеоноре Борисовне!
— Ах, ты мне ещё и угрожаешь! Ладно-ладно. Вот тебе моя записная книжка — там есть все: и Юлька, и Элеонора, и даже Ефим Маркович.
Ефим Маркович был старый книжный волк, которому время от времени приходилось звонить, но на любой сделке он Редькиных ухитрялся облапошить, ну, хотя бы на капельку, это раздражало обоих, и вину традиционно вешали на того, кто первым начинал переговоры, так что Маркович считался явно пострашнее простой зануды Элеоноры — сотрудницы филиала шведской фирмы, поставлявшей в Москву качественные сорта бумаг.
Редькин изобразил обиду и пошел звонить. Цель была достигнута.
Ха-ха! Как он был наивен! Никто не ответил по набранному номеру. Бывает.
Но никто не ответил по нему и на следующий день, когда Тимофей уже тайно звонил Юльке с книжного склада Жорика, и ещё через день, когда он звонил просто из телефонной будки. Редькин страдал, как юный влюбленный, он в искреннем отчаянии не знал, что ему дальше делать и как вообще жить. Он будто всей кожей ощущал, что Юлька где-то здесь, рядом, но не знал, где именно, не встречал её ни разу и мучился. Подкарауливать специально? Во-первых — опять же где? А во-вторых, это уже полный бред. Господи, но неужели возможно в тридцать восемь лет вот так втюриться?! С первого взгляда, в суете, и со странной паузой в добрый месяц. Он уж решил было провести серьезный поиск по милицейскому адресному СD-рому, обещанному одним приятелем — в наше время штука не Бог весть какая дефицитная. Однако искать в Центральном округе девушку Юлю примерно восемнадцати лет без фамилии — работища адская. Он не успел этим заняться. Все получилось по-другому.
В самом конце августа преставилась на даче их старая пуделиха или, как любил говорить Верунчик, пуделита Соня. Дочку Редькиных звали Вера, однако устоявшееся детское прозвище требовало глаголов в мужском роде — так и повелось в семье говорить. Раньше пуделей было два, но молодая собака отошла в мир иной годом раньше из-за внезапной ужасной болезни — какая-то там дисплозия, крайне редко встречающаяся у пуделей. Тимофей точно не запомнил, как эта гадость называлась, вникать не хотелось, но на уколы возил животное исправно, пока это имело смысл, и расстраивался вместе со всеми ужасно. Дряхлая облезлая Соня в одиночестве сильно затосковала, и старение её заметно ускорилось. В общем, на начало осени Вера Афанасьевна, всю свою жизнь проведшая с собаками, оказалась без братьев наших меньших в дому и тихо, но глубоко переживала. Родные боялись её о чем-то спрашивать, к чему-то подталкивать — ждали самостоятельного решения. Ведь сразу после смерти как-то не принято нового друга заводить. Однако Вера Афанасьевна продержалась в своей тоске недолго — недели две. И однажды, придя из магазина (видать, насмотрелась на соседских зверушек), заявила с порога: