Дело было так. Они с Маринкой оказались в компании золотой молодежи на подмосковной даче. Хозяин, молодой, но жутко толстый и потливый парень прослыл любителем эротических экспромтов, и когда все собравшиеся были уже на рогах, восьми самым бодрым предложил с ящиком вина отправиться на ближайший пруд — испытать все прелести романтического ночного купания. До воды добрались не многие, некоторые элементарно боялись утонуть — и правильно, между прочим! — зато все поголовно разделись и добрались друг до друга, нарочито перемешав мужей, жен и просто партнеров, с которыми приехали. В глазах Редькина четверо окружавших его девушек и трое парней давно уже превратились в четырнадцать зыбких фигур не вполне определенного пола, поэтому, в сущности, было все равно, что досталась ему не фотомодель, а самая страшная девица с вислым задом, большой, но некрасивой грудью, кривыми ногами и лошадиной челюстью. Тем более, что активность она проявляла невиданную и делала много такого, чего Маринка не умела или не любила. А это интересно. Рот у этой девицы работал, как форвакуумный насос, с ней нужно было сражаться, если не хотел иметь синяков на всех местах. И другими губами она тоже как будто целовала: обхватывала, например, голыми ляжками ногу или руку и елозила со стонами. А то вдруг, хитро извернувшись, коротко и страстно прижималась разгоряченным лоном к самым неожиданным местам: ко лбу, к шее, к груди. Наконец она чрезвычайно виртуозно ласкала все тело Редькина ладошками и пальцами, собственно с этого и начала. Сидя на коленях у Тимофея, деваха потрясающе нежно ерошила ему волосы. Он хорошо помнил, как именно в тот момент победил все ещё дремавшую где-то внутри робость, и давнее желание поквитаться с Маринкой с восторгом вырвалось наружу. Он осмелел и с наслаждением начал мять ещё под платьем большую мягкую грудь своей избавительницы, а дрожащей от нетерпения рукой потянулся к горячему и влажному, туда, пониже заветного треугольника…
Собственно вот только это все и было здорово, а потом, когда началась возня на мокрой, истоптанной прибрежной траве, когда он лежал, чувствуя лопатками какие-то веточки и жучков, а эта туша самозабвенно прыгала на нем, удовольствие уже кончилось, ему было душно, и даже немного больно, и было противно смотреть на мокрые складки живота, на тяжелые прыгающие титьки, на её непрерывно открытый слюнявый рот (нет не ту они выбрали позу, ох, не ту!) и особенно противно — на собственную детородную жидкость, мутными каплями запутавшуюся в её кудряшках… К финишу Тимофей пришел, как-то случайно, скучно, бесцветно. И после этого его почти сразу стошнило. Вина-то выпили очень много, а вначале ещё и водки.
Но цель — отомстить за супружескую неверность — была достигнута. На все сто. Почему? Да потому, что хозяин дачи сильно промахнулся, выбрав именно себе худенькую, стройную Маринку. Она и на трезвую голову, и даже в легкой эйфории подобных мужиков терпеть не могла, а тогда к моменту всеобщих совокуплений назюзюкалась уже сверх меры и готова была блевать сильно раньше мужа. Так что вывернуло Мариночку сразу, от первого же мокрого поцелуя и неистребимого запаха пота в объятиях сластолюбца, жирные лапищи которого даже похватать ни за что толком не успели — парень вынужден был сразу идти купаться. Ну а после того, как Маринку начинало тошнить, вернуть её к активной жизни — это уже дело нереальное.
Однако самое, быть может, интересное, что эта давняя оргия стала практически последним эпизодом в истории супружеских измен семейства Редькиных. Повзрослели, поумнели. Были, конечно, отдельные мелкие попытки — с обеих, надо думать, сторон, но успехом они не увенчивались.
Тимофей ещё и ещё раз вспоминал всякие пьяные поцелуйчики и пьяные обжимания, заводившие, разумеется, вспоминал и пьяные размышления, кого бы трахнуть. Но это все о другом. Последние пятнадцать лет на девушек и женщин он смотрел либо как на друзей, либо, как на красивые модели — возбуждение при этом может возникнуть вполне естественное, но любовь…
А вот на Юльку в тот августовский день он посмотрел именно влюбленными глазами. Глазами неженатого юнца. Всколыхнулось что-то давно и безвозвратно забытое, и от этого сделалось очень приятно и очень тревожно. Он даже ночью, когда Маринка уже спала, хотел было выпить по привычке, да передумал. Появилась у него — лет семь уж как — такая дурная привычка: где бы и с кем бы ни пил, добавлять потом в одиночку. Иногда стакан, а иногда хоть глоточек — но обязательно добавлять. Скверная привычка. А вот в ту ночь передумал, тормознуло его что-то неведомое, но сильное. Потом понял: играть в юность — так до конца. И ничего не сказал Маринке о своих ощущениях. О Кругловой в тот раз все рассказал, а о Юльке — ни-че-го. Вот это и было самое тревожное. Планировал, что ли, всерьез завести интрижку? Смешно. Если не сказать, страшно. Да нет, никогда бы он не пошел на такое, а тем более теперь — не тот уже человек. И не сказал-то жене, наверно, совсем по другой причине. Существует мнение, будто мужчины ревнуют больше телом, а женщины — душой. Измена душой, пусть только в мыслях, может обидеть сильнее, чем пьяный секс в полусознательном состоянии. Так зачем же делать больно любимому человеку, да ещё ни с чего? А он любил свою Маринку, действительно любил, несмотря ни на что.
И вот, двадцать шестое сентября. Встреча номер два. Он ожидал «тихого взрыва» (у Михаила Анчарова когда-то вычитал). Но нет, ничего похожего — ни головокружения, ни сладкого озноба. Простая спокойная радость: сбылось. Он направил в сторону Юльки долгий нежный взгляд. Получил в ответ веселые теплые искорки. Свет фонарей отражался в её вишневых глазах. А ещё в них явно читалось: «Узнаю несчастных! Ну, как дела?» Она так и спросила: