– Этот дом строил мой дед, – поясняет Жорж, пока мы выгружаем вещи. – Маленький дворец. Умели жить люди. Строили дома на века, не то что нынешние – живут только сегодняшним днем…
Фасад маленького дворца выкрашен в тот теплый охряный цвет, в какой когда-то красили школы, больницы и казармы, – цвет казенщины, скуки, протухшего желтка. Впрочем, от покраски мало что осталось, поскольку штукатурка большей частью отвалилась. Зато две колонны у парадного входа полностью сохранились, может быть потому, что они ничего не подпирали. Уцелели и треугольные фронтоны над окнами, чью ренессансную строгость смягчали облупившиеся гипсовые ангелочки. Высокие узкие окна тоже напоминали о школах и казармах былых времен. Перед главным фасадом тянулась балюстрада террасы, которой был облагодетельствован верхний этаж.
Жорж отпирает дверь и собирается спрятать ключ, но, вовремя спохватившись, подаст его мне. Я сую ключ в карман, не будучи уверенным, должен я сказать ему «спасибо» или не должен. Мы попадаем в какую-то темную прихожую, где на меня повеяло запахом плесени, сырой штукатурки и препарата от тараканов.
– Чувствуешь? – спрашивает мой гид.
– Нос у меня пока еще на месте.
Оказывается, однако, что мы чувствуем совершенно разные вещи.
– Когда-то мой отец торговал розовым маслом, – поясняет Жорж. – И до того был влюблен в его запах, что пропитал розовым маслом весь дом. И вот чудо: столько лет прошло, а запах розы все еще носится здесь.
Запах розы… Сумасшедший.
– Осторожно, тут нет лампочки, – предупреждает бывший хозяин, проводя меня по прихожей. – Здесь тоже, – добавляет он, когда мы входим в такое же темное, но гораздо более обширное помещение. – Места общего пользования, никто не догадается ввернуть лампочку. Впрочем, здесь достаточно света из кухни.
Сквозь открытую в глубине дверь действительно проникает пучок тусклого света, кажущийся лучом прожектора в полумраке холла. Потому что, как следует из объяснения Жоржа, мы находимся в холле.
– Не особенно уютно, но плевать. Тут как проходной двор. А на кухне у каждого своя электрическая плитка. Моя – -то есть твоя – напротив двери.
Однако хозяин считает излишним знакомить нового жильца с такими прозаическими вещами, как кухня, и ведет меня в самый темный угол просторного холла, откуда, если я не ошибаюсь, начинается какая-то лестница.
– Отсюда вверх – твои покои, – информирует Жорж. – Эта темница внизу тебя не должна интересовать.
– Раз ты считаешь…
– Старайся не загреметь, лестница скользкая. Какое дерево, какой лак… Столько лет прошло, а у мухи лапки разъезжаются, если сядет…
Не знаю, то ли от лака, то ли от грязи, но лестница действительно кажется скользкой. Все же я карабкаюсь по ней в сумраке, следуя по пятам за Жоржем. Перед нами небольшая сводчатая дверь. Жорж распахивает ее и не без торжественности вводит меня в длинный светлый коридор.
– Здесь совсем другое дело, а?
– Ты так думаешь? – неуверенно возражаю я, так как и этот коридор, заваленный старой поломанной мебелью, не вызывает во мне благоговейного трепета.
– А что тут думать! – почти возмущенно восклицает Жорж. – Вот терраса, целиком в твоем распоряжении, вот туалет, тоже исключительно в твоем распоряжении, вот ванная, тоже вся твоя.
При этих словах он открывает двери упомянутых помещений, одну за другой, но, прежде чем я успеваю заглянуть в них, устремляется к последней двери, распахивает ее и с царственным жестом возвещает:
– А вот и сама комната.
Я вхожу, несколько обеспокоенный тем обстоятельством, что, несмотря на обеденное время, в комнате как будто опускаются сумерки. Я не хочу сказать, что здесь не хватает окна – их в комнате целых два, только одно из них почти целиком затемнено глухой стеной соседнего здания, а другое окутано густой листвой орехового дерева.
– Да-а, мрачненько…
– Мрачненько, что за вздор! А тебе обязательно нужно, чтоб было светленько? Чтобы задыхаться от жары? Ты только полюбуйся, какая тут прохлада, какое спокойствие…
Как бы в подтверждение сказанного именно в это мгновенье из-за ореховой чащобы врывается неистовый рев магнитофонного рока.
– Нет, я этому ублюдку покажу, где раки зимуют! – рычит Жорж. – Вообще-то в этом районе тихо, как в церкви, но этот ублюдок со своей системой…
Хозяин не договаривает, видимо успокоенный тем, что теперь в этой комнате жить мне, а не ему.
– Давай-ка покончим и с деловой частью, а то Бистра там уже заждалась.
Занявшись осмотром своего будущего жилища, я пропускаю его слова мимо ушей. Вероятно, стены комнаты когда-то были окрашены в зеленый цвет, однако зеленый давно выцвел и сделался серым, а серый, вследствие сложных химических реакций между сажей, сыростью и штукатуркой, обогатился оттенками коричневого и черного. Возле окон, очевидно в тех местах, где протекала крыша, от потолка до пола спускались длинные ржавые пятна, похожие на потемневшие снимки огромных сталактитов. Уют дополняли несколько предметов соответствующей мебели – уже упоминавшийся гардероб, действительно массивный и мрачный, как домашний саркофаг, металлическая кровать с латунными шарами, ободранное кожаное кресло неопределенного цвета, стол и стулья без особых примет. В глубине комнаты, ближе к углу, привлекла мое внимание еще одна дверь.
– Ах, чуть было не забыл! – подает голос Жорж, поймав мой взгляд. – Тут у тебя есть еще небольшая клетушка. Она может служить тебе спальней.
Он открывает дверь. Окинув беглым взглядом этот чулан, я убеждаюсь, что он несколько просторнее гардероба, но не настолько, чтобы там поместилась железная кровать. Я пытаюсь объяснить это своему сопровождающему.
– Какая тебе нужда втаскивать кровать? В коридоре валяется пружинный матрац. Тут, на пружинном матраце, мой старик проспал целую вечность… – Он на мгновение замолкает, словно вслушивается или всматривается в нечто едва уловимое, потом переводит взгляд на меня. – Чувствуешь?