Он громко, на весь Штаб, хлопнул дверью и пошел домой.
В половине десятого Олег был у магазина с часами. На самом деле от часов осталось одно воспоминание: во время войны банд в башенку, украшенную выпуклым кованым циферблатом, угодили из чего-то серьезного и разворотили вдрызг. Теперь развалины щерились во все стороны гнутыми вывернутыми балками. Но название осталось, потому что многие помнили это место: почему-то до Катастрофы у магазина с часами модно было назначать свидания, и вечерами там всегда было шумно и людно — и хорошенькие смешливые девчушки, и парни, старательно красующиеся перед ними… Музыкант велел себе не вспоминать.
Поспать ему не удалось. Подслушанный в Штабе разговор не давал Олегу уснуть. Он ворочался, вспоминая то, что ему выпало услышать, придумывал едкие, ироничные, остроумные фразочки, которыми мог бы ранить своих оппонентов, и мучился от того, что уже поздно и весь яд, что сейчас копится в нем, собирается впустую. Оставалось лишь жалеть, что он так и остался по ту сторону двери — не вышел, не бросил обсуждавшим его людям что-нибудь уничижающее, бьющее точно в цель, метко и безжалостно.
Поэтому Музыкант нервничал и изо всех сил старался никому этого не показывать.
Дмитрий и его ребята носили серый городской камуфляж. На блестящую лысину командир группы натянул черную шапочку. Паршин, кстати, тоже был в камуфляже. На их фоне Олег в черных джинсах и темно-синей куртке с меховой опушкой смотрелся довольно странно.
Неожиданно для всех них пришел Кравченко. Доцент, который, судя по напыщенному виду, готовился произнести напутственную речь, сначала даже смутился. Потом быстро пришел в себя, пихнул Данила Сергеевича в плечо, усмехнулся, спросил:
— Откуда ты всегда все так быстро узнаешь? Что, старый, признаешься, кто из моих на тебя работает?
— Все, — без тени улыбки ответил Кравченко. — Да все путем, дружище. Волки воют — ветер носит. Какие у нас могут быть секреты? Да и не обращай на меня внимания, я просто пришел посмотреть, как ребята в рейд пойдут. Проводить. Ручкой помахать.
Доцент похмыкал неопределенно, буркнул что-то насчет того, что кое-кто никак не может засунуть подальше привычку баловаться заговорами, и вернулся к группе Дмитрия. Зато к Кравченко подошел Паршин. Олег, видя их рукопожатие, подумал, что знакомы-то они давно, но не очень рады друг друга видеть. Он напряг слух, пытаясь разобрать, о чем они говорят. Выяснилось, что о нем. Елки-палки, подумал Музыкант, вспоминая разговор, случайно подслушанный в Штабе: ну что он никак не угомонится? Завидно ему, что ли? Да ладно, тезка, только попроси — я отдам тебе все свои странности с потрохами. Дело за малым: разобраться, как это сделать.
— Ты ему доверяешь? — спрашивал тем временем Паршин.
— Кому?
— Олегу. Ну, Музыканту.
— Ну ты даешь. Доверяешь, не доверяешь… Олег, ты случайно не в курсе, что мы все плывем в одной лодке? Какое тут может быть недоверие?
— Очень простое. Он какой-то не такой. Крысы — тоже не такие. Не чуешь сходства?
— Слушай, дорогой! — Данил Сергеевич даже разозлился. — Кончай чушь пороть и вести себя как параноик. Я понимаю, что ты до мозга костей военный человек и привык, что, согласно уставу, все должно быть единообразно выкрашено в один цвет, но нельзя же все понимать буквально. Медведи — не пчелы, и бегемоты — тоже не пчелы. Но разве бегемоты такие же, как медведи?
— Ладно, ладно, — замахал руками бывший танкист. — Я ему не доверяю, конечно, зато доверяю тебе. И если ты говоришь, что ему можно доверять…
— Смени тему, — бросил Кравченко. — И учти: по-моему, он нас слышит. Тем более что он умеет читать по губам.
— Что?
Паршин повернулся в сторону Музыканта, но тот вовремя отвел взгляд и тщательно изобразил, что его больше интересует, как Дмитрий проверяет снаряжение своих бойцов.
— Слушай, — Паршин оставил Олега в покое и толкнул Кравченко локтем, — а почему его Музыкантом зовут? Он что, играет на чем-нибудь? Вон, смотрю, волосы длинные да серьга в ухе.
— Да нет, — отмахнулся Кравченко. — Нам, впрочем, сначала тоже что-то такое показалось… Он же, когда мы его подобрали, сначала разговаривать вообще не хотел, только до меня иногда снисходил, отвешивал слово-другое. Все-таки отделали его здорово на улице, да еще в семье проблемы были, так что он чувствовал себя одиночкой, и нам, хоть мы его и спасли, накормили, оружие дали и к делу приставили, поначалу не очень доверял. Вот кто-то из наших тоже на его волосищи и серьгу в ухе посмотрел да на майку с какой-то страшилой намалеванной, которую Олег носил, — и точно как ты, подумал, что Олег — какой-нибудь рокер. Ну, рокер-то он действительно рокер, до сих пор по городу старые диски собирает, на которых такие же патлатые, как он, записаны. А чтобы сам играл — не, такого не знаю. Но вот приклеилось с тех пор: Музыкант да Музыкант. А коли приклеилось, то теперь и до смерти не отлипнет. И кстати, когда я говорил тебе сменить тему, я имел в виду, что про Музыканта больше ни слова. По-моему, вам пора.