Выбрать главу

Так я про то же. —

Нет, про то же, да не про то же. Даже совсем не про то же. Даже совсем, совсем про другое! —

Ну, уж извините. —

Нет, не извиним. —

Ну, не извините. —

Нет уж, извиним, но неким особым способом, как будто бы и не извиним, но все-таки извиним. И тем самым докажем наше реальное и прочее превосходство. Ну, доказали. —

Доказали. —

Помиримся? —

А мы и не ссорились. —

Тогда все нормально. —

Тогда все нормально. —

Понятно, что подобный диалог вполне невозможен с ритуально вежливым, этикетно закрытым и улыбающимся японцем — все это разборки с самим собой и своей больной совестью.

Так что прощай, Япония, возлюбленная на время моего краткого пребывания в тебе. Прощай по-близкому, по-житейски, и возвышенно, и по-неземному — навсегда. Уезжаю в края, где политики и просто люди говорят вещи разнообразные, порой ужасные и невыносимые, но на знакомом, понятном и почти легко переносимом языке. Где и я могу сказать им и о них все, что захочу. Ну, не то чтобы абсолютно все, но кое-что. Но все-таки. И они это поймут. Поймут даже то, что и не могу сказать и посему не сказал. И поймут правильно. И жестоко накажут меня за то. Но тоже по-свойски, по-понятному.

И напоследок поведаю об одной нехитрой истине, открывшейся мне по причине удивительного непрекращающегося моего писания. Несмотря на обещанный и многократно подтвержденный на весьма замечательных примерах закон иссякания энергии записывания и писания, по мере пробегания времени пребывания в стране Постоянного Стояния в Центре Неба Великого Солнца, она не иссякала. Да так оно в любой чужестранной стране. А в Японии — так и особенно. Но я, как уже давно всем понятно, пишу совсем не про Японию. И вообще, всякая чужая неведомая земля — просто наиудобнейшее пространство для развертывания собственных фантазмов. Вот один из последних я и привожу в завершение.

Японская хрупкость
Вот и подумалось про японцев — Кушают палочками Какие-то травки Как кузнечики лапками в сухих растениях перебирают
Вот опять подумалось про японцев — Бегут под зонтиками Уже в воздухе над мокрыми камушками Ножками перебирают
А из Японии подумалось — Вот толстоногие русские девки Ходят по сухой траве Хрупают как слоны белые индийские
Вот подумалось о Японии — Лучше не думать о Японии! Времени жизни не хватит
А вот не об Японии — Тела хрупких американских матросов В заостренных, как края Фудзи, зубах недремлющих                                                                                           акул —
Помнится ли японцам такое?
И подумалось в качестве японца обо всем другом: Что оно — другое? И вместе с японским оно все-таки меньше Чем все А про японцев думается часто Что можно услышать Как мысли их, словно кузнечики лапками Перебирают легко извилины их суховатого мозга
Когда мне впервые в детстве подумалось об Японии Кошачий кашель сотрясал сухонькие переборки моей                                                                                              грудки И воспаленный красный шар бросился в голову: Япония!
Думалось, думается, не думается про японцев — Как это они, не имея слизи Обматывают чужое — Видимо, потрескивая сухим статическим электричеством
Подумалось про себя — А не японец ли я? И почувствовал сухость в потрескивающих суставах И шуршание обтягивающей кожи
Подумалось про японцев — А японцы ли они? Не гладкие ли они камни побережья мирового                                                                                       океана? Не легкие ли белые нити вздрагивающей паутины Легко опутывающие осенние желтые ломкие листья
И снова подумалось о японцах — Думаются ли они такими Или они такие и есть Что думаются именно такими
И подумалось про японцев — Не сухость ли европейского мышления Облекает своей сухостью их внешнее поведение Уподобляя их единственно знакомым примерам                                                                                         сухости                                  и хрупкости — Кузнечикам