- Как вы её слова объясните?
- Это очевидно. Она знала, что сестры поссорились, и обвинила старшую.
- Но на самом деле они не ссорились, так ведь?
- Мне неизвестно, что в ту ночь произошло.
- Борис Николаевич, об этих обстоятельствах… ну, о сне Анюты и о словах её матери вы говорили следователю?
- Воздержался. Мы втроём с женой и Другом дома выступали единым фронтом.
- Почему же сейчас сказали мне?
- Догадайтесь.
- Попробую. Ведь вы не случайно проболтались?
- Нет.
- Вы считаете свою бывшую жену причастной к исчезновению Маруси?
- Не догадались.
- Ладно, на досуге подумаю. А о чем ещё вы говорили с Павлом Матвеевичем, когда ездили заказывать гроб?
- Ему было не до разговоров.
- Какие-нибудь странности вы в нем заметили?
- Наверное, горе всегда производит странное впечатление. Но каких-то патологических отклонений я не заметил.
- Что вы сказали Павлу Матвеевичу, когда уходили с поминок?
- Что у меня болит голова, и я уезжаю к себе.
- И все?
- И все.
- Что он вам ответил?
- Что-то вроде того, что они без меня обойдутся. Он обиделся.
- Обиделся? С чего бы это? Ведь он всего лишь потерял жену и дочь, а вы в подходящий момент всего лишь бросили его.
- Давайте без фраз. У меня болела голова, а с ними оставался самый близкий друг.
- Поражает вот что. В свете «смертельных» событий ваш уход выглядит малозначительным эпизодом. Однако именно этот эпизод вывел Павла Матвеевича из нормального состояния, может быть, привёл к безумию. Так что же вы сказали ему?
- Я вам все сказал.
- Ну что ж… А тогда в прихожей что-то необычное, болезненное в нем чувствовалось?
- Нет.
- Вы развелись с женой из-за другой женщины?
- А это уж мои собственные радости, позвольте мне их самому расхлёбывать.
- Вы и следователю так ответили? А может, и это скрыли?
- Мы развелись, когда следствие, наверное, уже закончилось. Во всяком случае, никто по этому поводу меня не вызывал.
- Но следователь расспрашивал о ваших отношениях с женой?
- Интересовался.
- И вы, так сказать, ввели в заблуждение?
- Не люблю вмешивать посторонних, тем более официальных лиц в мои дела, которые абсолютно не имеют отношения к исчезновению Маруси.
- А мне так показалось, что в некоторых пунктах вы весьма откровенны. Но не во всех. Скажите, как вы относились к Марусе? Или это тоже запретная тема?
- К Марусе? — он помолчал. — Обыкновенно… нормально.
- Это не ответ.
- Ну подумайте: что между нами могло быть общего?
- Я подумаю. И все же: какой вы её помните? Вы её помните?
- Помню. Эта девочка играла с огнём.
- То есть?
- Просто ощущение — блеска и риска. Вот и доигралась.
- Она ведь, в сущности, была ребёнком.
- Не скажите. Ребёнком она не была. И вообще не стоит никого идеализировать, даже умерших. Либо их забыть, если можно, либо помнить живыми, а не покрывать патокой.
- Ваши воспоминания живые?
- Да.
- Вы сказали о ней слишком много и слишком мало. Точнее, вы намекнули на многое. Объяснитесь.
- Я же говорю: просто ощущение. Фактами не располагаю.
- Вы ходили на её спектакли?
- Повторяю, то же впечатление: блеск… риск.
- Как вы думаете, она любила Петю?
- Петю? — он усмехнулся. — Ах, Петю! Не знаю.
- А из-за чего они поссорились на речке, знаете?
- Я об этой ссоре только от следователя узнал. Я на речку не ходил.
- Почему?
- У меня болела голова.
- Слабая у вас голова. Мигрени мучают?
Математик встал.
- Ладно, бывайте! А я пошёл делом заниматься.
- Думаю, мы с вами встретимся — и скоро.
_ — В зале суда? — Здесь.
— Ну нет, поиграли — и будет. Больше вы меня сюда не заманите.
Он на мгновенье задержался возле койки Павла Матвеевича (я не видел его лица) и ушёл, не оглянувшись.
Кончался первый круг впечатлений, разговоров и лиц… Трое мужчин и одна женщина. Довольно яркие индивидуальности, каждый гнёт свою линию, что-то скрывает или недоговаривает. И одна общая черта, меня заинтересовавшая: бесцеремонные «допросы» писателя (не следователя!) все четверо воспринимали почти как должное, та давняя история ни для кого из них не стала прошлым, дымка времени (пыль и пепел) не исказила в памяти малейшей подробности, не смягчила боли, ненависти и страха. Не говоря уже об Анюте и Дмитрии Алексеевиче, которые, казалось, и жили прошлым, даже молодой карьерист Петенька, вдруг разлюбивший детективы и скоропалительно женившийся, даже он не был равнодушным при всех своих «железных» алиби. А учёный-математик, поклонник разума, три года назад сознательно порвавший с прошлым, ошеломил меня потоком самых неразумных отрицательных эмоций. И Павел Матвеевич не уставал с надеждой повторять о лилиях в полной тьме. Что стремился он внушить, на что надеялся в своей действительной тьме потухшего сознания?