Злата сквозь слёзы засмеялась:
- Похоже на то… Что же он ел? Ошмётки, которые нерадивые жильцы ленились поднимать с пола, если они падали из вёдер? А сейчас, наверное, нас услышал и вылез посмотреть. Как хорошо, что мы с тобой здесь стояли и разговаривали! Маленький… - она почесала Кезика за ушком, и он ликующе откликнулся длинной и какой-то особенно замысловатой руладой, - маленький мой, прости меня! Я так перед тобой виновата! Я должна была взять тебя с собой… Прости…
Павел смотрел на неё и ловил себя на том, что улыбается. Впрочем, он улыбался теперь почти постоянно. Что было странно и непривычно. Да и не по статусу. Да и не по возрасту. Так мог улыбаться лет двенадцать назад наивный лосёнок Пашка, и никак не он, опытный, взрослый, основательно побитый жизнью Павел Артемьевич Рябинин. Но ведь улыбался же. И даже тяжесть, поселившаяся в груди после гибели Фреда, куда-то отступила, как тогда, на хоккее. И жить хотелось. И дышалось легко. Даже в скучной панельной девятиэтажке у мусоропровода.
В машине ехали молча. Сзади сидели Долины, отец и сын. Злата устроилась с ним рядом, на переднем сидении, на коленях у у неё копошился благоухающий всеми ароматами грязного подъезда чумазый Кезик. Но она не замечала ни запахов, ни грязи и беспрерывно перебирала пальчиками его шёрстку, чесала за ушком и грела чёрные кожаные лапки. Павел поглядывал краем глаза и умилялся. Он никогда не был сентиментальным. Но маленькая соседка будила в нём какие-то непонятные и неведомые чувства. Ему хотелось вот так же взять её в руки, прижать к себе и долго-долго держать.
Решив, что незачем тратить драгоценное время попусту, он протянул правую руку и сгрёб испачканную ладошку Златы. Она улыбнулась светло и счастливо. Сзади раздалось сердитое фырканье. Павел посмотрел в зеркало и, поймав злобный взгляд Гарри, вопросительно и насмешливо повёл бровью. Тот сразу отвёл глаза, затих, нахохлился и погрузился в думы.
Правильно, подумай, парень. Тебе полезно. Тебе такую девушку Господь послал, а ты… Дурак ты недальновидный. Я буду умнее. И своё счастье не упущу, не надейся. Я за неё бороться буду. Всегда. И у нас будет любовь, и семья, и дети. А не вечный кайф у тебя и абсолютное одиночество у неё. И она не будет вздрагивать от резких звуков и неосторожных движений. Она не будет бояться. Она, может быть, даже будет иногда сердиться на меня и ругать за что-то. Но вот бояться меня она точно никогда не будет. У нас будет «мы». Уже есть. И я буду любить её всегда, а она будет любить меня. И когда у нас будут дети, много детей, нам, конечно, будет нелегко, но мы будем беречь друг друга и жалеть. И я буду вставать пораньше и гулять с собакой, и ходить по магазинам тоже буду я – ей и так будет нелегко. А она будет учить наших детей говорить «папа» и страшно радоваться, когда они скажут-таки это своё первое слово. Не «мама», не «дай», а «папа». Вот такая у неё будет прихоть, потому что она будет любить меня и желать, чтобы для детей я был главным человеком. Смешная моя… Неужели так и не поймёт, что мне наплевать на то, что за слово наши дети скажут первым? Что мне ничего не нужно, кроме того, чтобы она и наши дети всегда были рядом?
Я буду так гордиться, что я отец и муж… Муж и отец… И мне будет неважно, кто у нас – мальчики или девочки. Ведь это будут наши дети. И даже если у нас будут одни девицы, я буду счастлив. Потому что они будут похожи на маму. Я стану им верным другом, чтобы наши девочки никогда не выскочили замуж от недостатка любви и не были одиноки. И я буду ей всегда говорить, что она самая красивая, даже когда у неё будет токсикоз и отёки. Особенно тогда. И буду прощать ей все капризы. Ведь к женщине нужно относиться (он усмехнулся: хорошо, что Злата не феминистка), как к маленькому ребёнку: любить, жалеть и прощать. И тогда она будет счастлива. И будет радоваться тому, что она - женщина.
И никогда ей в голову не придёт никакой феминистский бред о равноправии полов. Потому что это равноправие не нужно счастливым людям. Оно им в голову не приходит. Ведь Господь-то придумал по-другому. Что мужчина – любит, заботится, опекает, оберегает, направляет, помогает, утешает, растит в жене женщину. И если нужно – отдаёт за неё жизнь. За неё и их детей. Только тогда он мужчина. А она – любит, верит, ждёт, помогает, дарит ему детей и саму себя. Только тогда она – женщина. И оба они любят и жалеют друг друга. Потому что жалеть и значит – любить. А кто думает, что жалость – это стыдно, что она унижает, тот глупец, сухарь и несчастный человек. Жалость обязательно должна быть. Только так и должно быть. И никак иначе. Потому что всё, что иначе – морок, обман, эгоизм и себялюбие. Если иначе – значит, нет никакой семьи.