«Давай, Верити, шевели задницей! Хватит в носу ковырять!» Каждая секунда, пока он остается без сознания, для меня на вес золота. Я должна распорядиться выдавшейся мне возможностью обдуманно и рационально. Иными словами, мне нужно действовать, и как можно скорее.
И я заковыляла к дому. Закоченевшие ноги проваливаются в снег, я то и дело падаю, ледяной ветер обжигает легкие, мешая дышать. Наконец я вваливаюсь в прихожую и едва удерживаюсь от слез, настолько там тепло. Волшебная это штука – паровое отопление. Тепло очень быстро справляется с неподвижностью ног и пальцев, утративших на морозе всякую чувствительность, и я чувствую боль, которая вонзается в тело, готовая разъять меня на части. Ломит согревшиеся пальцы на руках и ногах, пульсирует синяк под глазом и наливается болью раненая левая рука. Рукав мой разрезан, кровь ручейками сбегает по кисти. От этого зрелища у меня начинает кружиться голова, и я прислоняюсь к дверному косяку, чтобы не упасть. Кое-как закатав рукав, я некоторое время изучаю глубокую резаную рану на предплечье, из которой продолжает хлестать кровь. Алые капли падают на плитку пола и растекаются по ней, образуя причудливые фигуры, похожие на пятна Роршаха. От раны поднимается отчетливый железистый запах, и меня снова охватывают страх и тошнота. Я судорожно сглатываю, и в тот же момент рану начинает жечь словно огнем, словно тот факт, что я признала ее существование, многократно усилил боль. С этим надо что-то делать, но ни делать, ни думать я не в состоянии. Единственное, что существует для меня сейчас, – это глубокий разрез на предплечье. Или наоборот: это я перестала существовать, и все, что от меня осталось, – эта глубокая рана на руке.
И боль. Такой боли я еще никогда не испытывала. От нее плывет в глазах, мозг туманится, как после дозы, колени подгибаются. Как – как?! – мне выдержать эту обжигающую, невыносимую, режущую боль?
Придерживая раненую руку здоровой, я раскачиваюсь вперед и назад, со свистом дыша сквозь стиснутые зубы. Из горла рвутся протяжные стоны. Сколько проходит времени, я не знаю, но в какой-то момент мне становится очевидно, что мое тело каким-то образом привыкло к боли, освоилось с ней. Голова начинает соображать, и я понимаю, что сидеть и ничего не делать – глупо и опасно.
Я начинаю двигаться. Подгибающиеся ноги выносят меня к столику с напитками. Трясущейся, окровавленной рукой я хватаю бутылку джина и ковыляю на кухню.
Здесь я ставлю бутылку на рабочий стол и достаю из ящика буфета рулон липкой ленты. Скрипя зубами от боли, я осторожно закатываю набрякший кровью рукав. При виде располосованной руки мне снова становится нехорошо. Горячая, едкая желчь заливает горло, и я наклоняюсь над раковиной.
Потом я тщательно полоскаю рот холодной водой, смывая едкий вкус желудочного сока. «Я смогу, – думаю я, настраиваясь на предстоящее испытание. – Я выдержу!» Мысленно я повторяю эти слова до тех пор, пока сама не начинаю в них верить. Хороший глоток джина еще больше укрепляет мою решимость, и, не давая себе ни секунды на дальнейшие размышления, я щедро поливаю рану спиртным. Ощущение такое, будто я сунула руку в гнездо ос, и у меня вырывается громкий вопль. Слезы брызжут из глаз, но я повторяю операцию. На этот раз я предусмотрительно сжимаю зубами воротник свитера, так что по крайней мере часть моей боли уходит в него, как молния уходит по громоотводу в землю. Чистое посудное полотенце выполняет роль тампона, который я закрепляю липкой лентой. Еще один глоток джина, и в желудке становится тепло и приятно. Боль тоже стихает, и я невольно думаю о том, что в будущем всегда буду использовать спиртное в качестве обезболивающего. При условии, конечно, что мне удастся до этого будущего дожить.