– Хочешь кусочек?
– Нет.
Она пожала плечами.
– Напрасно отказываешься.
И снова наступило молчание. В тишине было слышно, только как потрескивает огонь в камине и хрустит у нее на зубах яблочная мякоть. Наконец она закончила и, швырнув огрызок в камин, снова подошла к нему, на ходу вытирая губы и нож рукавом свитера.
– Ну что, ты готов признаться в том, что́ ты сделал с этими девочками?
– А что я, по-твоему, с ними сделал?
– Слушай, Стивен, мы сейчас говорим не о двух глупых подростках, которые обжимались на заднем сиденье папиного автомобиля. Мы говорим о тебе и… Ты – взрослый мужчина, а они… Они же еще просто дети! Ты воспользовался их молодостью и неопытностью, чтобы…
Кресло под Стивеном возмущенно скрипнуло.
– Ничего подобного. Я делал только то, чего они сами хотели.
– Это ничего не меняет. Ты – взрослый. И ты – их гребаный преподаватель! – яростно выкрикнула Элли, с размаху всаживая нож в спинку дивана. Костяшки ее пальцев, сжимавшие рукоятку, побелели от напряжения. – Это называется растлением, Стивен! Растлением!
Она выпустила нож, и он остался торчать в диванной обивке.
Ее последнее слово заставило Стивена буквально задохнуться от негодования. Несколько мгновений он судорожно ловил ртом воздух, словно человек, получивший внезапный удар в живот. Он никогда никого не растлевал, не развращал и не насиловал. Как она может сравнивать его с грязными извращенцами, которые прячутся в темных переулках между домами, чтобы наброситься на ничего не подозревающую жертву? И, кстати, он никогда никого не опаивал и никому не подмешивал наркотик, чтобы воспользоваться беспомощностью жертвы. Ни одна из девушек, с которыми он встречался, ни разу не сказала ему нет, а если бы сказала, он бы тут же остановился. Что бы ни говорила Элли, все действительно происходило по взаимному согласию, и изменить или отменить этот факт не может ничто. Сама мысль о том, чтобы овладеть девушкой против ее воли, казалась ему отвратительной. Так какую же извращенную игру затеяла с ним Элли? Чего она добивается? Неужели она обрушила на него все эти чудовищные обвинения только из мести? Только потому, что сочла себя оскорбленной в лучших чувствах?
– Да как ты смеешь… – прохрипел он наконец сквозь стиснутые зубы.
– Как я смею? И это говоришь ты – человек, который нарушил и закон, и все нормы морали?..
– А ты? Ты случайно ничего не нарушила? Ты опоила меня наркотиком, ты привязала меня к…
– Я и не утверждала, будто я ни в чем не виновата. Но я, по крайней мере, точно знаю, что́ я делаю и почему. И я готова принять на себя всю ответственность за содеянное.
– О какой ответственности ты говоришь? Ты ведешь себя как пси… как человек, временно утративший душевное равновесие, – поправился он. – Я же сказал – я признаю́, что причинил тебе боль, и ужасно сожалею об этом, но…
Элли насмешливо фыркнула, но он все равно закончил:
– …Но это все равно тебя не оправдывает. Не оправдывает того, как ты со мной поступила.
Да, похоже, он ее действительно недооценил. Каким-то образом ей удалось его провести… Здорово провести. Даже сейчас Стивен не мог бы сказать в точности, на что еще она может оказаться способна. Их разговор, если это можно назвать разговором, напоминал ему закольцованную аудиокассету или, точнее, бесконечную спираль, извилистую тропинку в лесу, которая прихотливо петляет, но никуда не ведет. Прикрыв глаза, Стивен попытался отыскать хоть какой-нибудь ключ к ее поведению, хоть какой-то намек, который указывал бы на ее неуравновешенный характер и больную фантазию, но ничего не обнаружил. Единственным, что пришло ему на память, были их ленивые, праздные выходные, которые они проводили в постели, их неспешные разговоры о Китсе, Уитмене и Фросте, их поздние завтраки в уютных городских кафе. Вспомнил Стивен и один сравнительно недавний вечер, когда они отправились на дегустацию вин в какой-то недавно открывшийся бар на Бауэри-стрит. Тогда Элли призналась, что не очень хорошо разбирается в винах, и он показал ей, как оценивать цвет и прозрачность, как согревать бокал в ладонях, чтобы почувствовать букет, как держать вино на языке, прежде чем проглотить, по каким признакам определять крепость, наличие сахара и прочее. Они пробовали бургундское, шираз, каберне-совиньон и другие вины. И каждый раз, сделав крошечный глоток и подержав вино во рту, Элли заглядывала ему в глаза, стараясь угадать, какого мнения придерживается он о том или ином сорте. Ни разу она не позволила себе высказаться первой, всякий раз ожидая его оценки, его суждения. Спустя примерно полтора часа они не без труда погрузились в такси, причем Элли была намного пьянее, чем он (обычно бывало наоборот). Там, на заднем сиденье, она буквально набросилась на него и принялась целовать с какой-то бесшабашной решимостью, которая имела аромат и вкус клюквы с лакрицей (последним они дегустировали пино-нуар). Быть может, именно тогда, в такси, перед ним и промелькнула настоящая Элли, открывшаяся ему в бесстыдной откровенности своих поцелуев, но он не обратил на это внимания…