Хотя ее глаза и скользили по строкам туда-сюда, Элли читала достаточно бегло, словно этот абзац она выучила наизусть и книга была ей не нужна. Неистовый буран, словно гигантская белая птица бившийся в окна за ее спиной, снова ослабел. Теперь сверху падали лишь отдельные снежные хлопья, но небо оставалось темным. «Интересно, сколько сейчас времени? – подумал Стивен. – Наверное, уже вечер». Впрочем, это было не так уж важно.
– Тебе знакомы эти строки? – спросила Элли, оторвавшись на мгновение от книги.
Стивен не ответил, завернувшись в молчание как в тогу. Он мог обсуждать стиль Достоевского, мог спорить о точности перевода ненапечатанной главы на английский, но сейчас она ожидала от него совсем не этого. Кроме того, когда он что-то говорил, Элли его все равно не слушала, так что теперь он не пойдет у нее на поводу. Зачем впустую сотрясать воздух, если его слова ничего для нее не значат?
Стивен поморщился. От долгого сидения спина затекла и болела. Несколько раз он пытался изменить положение, насколько позволяли его узы, но боль не ушла и только немного ослабела. Вот если бы можно было встать, вытянуться во весь рост, но нет… Она лишила его и этой возможности. Даже распрямить ноги он не мог.
Незаметно вздохнув, Стивен стал смотреть на черно-белый пейзаж снаружи – на молчаливый лес, на толстый слой нетронутого снега, который снова напомнил ему, что они здесь одни и поблизости никого нет. Если он закричит, никто не услышит его криков. Здесь нет даже соседей, которые могли бы неожиданно зайти, чтобы попросить взаймы стакан сахара или чашку муки. Да, нужно отдать Элли должное – она (или ее соучастник) выбрала для своих забав самое подходящее место.
Картина получалась безрадостная. Он – профессор литературы, но его лишили слов. Нет, говорить ему никто не мешает, но что́ бы он сейчас ни сказал, все будет извращено и вывернуто наизнанку так, чтобы наилучшим образом соответствовать выстроенной Элли схеме. Уж лучше он будет молчать, но не даст ей ничего, что она могла бы обернуть в свою пользу. Он-то знает: всех девушек, с которыми он спал, влекло к нему. И они приходили к нему сами. Некоторые даже прибегали. Ему никогда не приходилось их поощрять или упрашивать. Он не предлагал Д. оставаться после занятий, чтобы поговорить с ним, он не приказывал ей встать поближе, чтобы он мог почувствовать, как от нее пахнет мятной жевательной резинкой. Он не заставлял А. позировать. Они сами делали свой выбор, так почему же ответственность за это Элли решила взвалить на него?
Его обоняние снова уловило плывущий в воздухе легкий ванильно-жасминовый аромат, словно кто-то дохнул у него над ухом. Стивен завозился, пытаясь обернуться, пытаясь бросить взгляд назад и понять, наконец, откуда исходит этот запах, но липкая лента снова ему помешала. Запах растаял в воздухе, а он так и не сумел увидеть, кто стоит у него за спиной.
– «Когда все кончилось, она была смущена. Я не пробовал ее разуверять и уже не ласкал ее. Она глядела на меня, робко улыбаясь. Лицо ее мне показалось вдруг глупым».
Читая эти строки, Элли не смотрела на страницы. Ее взгляд ни на мгновение не отрывался от лица Стивена, оценивая его реакцию на признание Ставрогина.
– У тебя тоже так было? – На этот раз Стивен заметил в ее голосе дрожь, словно ей вдруг стало грустно, но, прежде чем продолжать, Элли откашлялась, и посторонние нотки из ее голоса совершенно исчезли. А может, он их просто нафантазировал.
– Что́, по-твоему, я должен на это ответить? – Эти слова вырвались из его горла вместе с усталым вздохом.
Элли снова села на краешек дивана, держа книгу перед собой как щит. Можно было подумать, что этот потрепанный том был крепостной стеной, за которой она могла укрыться. Глядя на нее, Стивен припомнил их прогулку по лесу и то, как она запрокинула голову, разглядывая сплетенные ветви над головой. Теперь он был совершенно уверен: есть вещи, о которых она предпочла ничего ему не говорить.
– Я любил их, пока они были со мной, – проговорил он. Элли скрестила ноги, и Стивен, совершенно забыв о клейкой ленте, попытался сделать то же самое.
– Любил?!.. – Она вскочила с дивана как ошпаренная, хотя до этого чувствовала себя на нем очень уютно.
– Ты же понимаешь, Элли, когда-нибудь тебе все равно придется меня освободить… – Ее восклицание он проигнорировал. Сейчас его куда больше занимали бесчисленные иголочки, которые кололи затекшие ноги и спину. – Ты не можешь держать меня в этом кресле вечно.