Похоже, мое описание его приемчиков ошеломило Стивена. Под его левым глазом набухла и запульсировала небольшая синеватая жилка. Если бы мы играли в покер, одного этого было бы достаточно, чтобы понять – парень нервничает.
Очень нервничает.
– Откуда ты набралась этих дурацких идеек?
– О, у меня есть свои источники! – Вена у него под глазом задергалась быстрее. Каждое мое слово причиняет ему почти физическую боль, и я наслаждаюсь этим. – Меня удивляет только одно: как ты ни разу не оговорился и не назвал меня «моя дорогая Джейн»?!
Именно в этот момент я заметила в глазах Стивена то, что мне очень хотелось увидеть с тех самых пор, как я привязала его к креслу. Он, конечно, постарался справиться с собой и сделать непроницаемое лицо, но в его глазах появилось выражение неподдельного ужаса.
44
Я стою, он сидит. Молчание течет между нами как река, а вокруг сгущается мрак. На часах еще ранний вечер, но дневной свет уже почти погас – впрочем, его и было-то немного. Страшно подумать, что на земле есть места, где ночь тянется месяц за месяцем, где бо́льшую часть года царствует темнота, а солнце в лучшем случае выглядит как размытое пятно света над горизонтом. Я не видела солнце всего один день, но меня уже пробирает нервная дрожь.
По мере того как убывает свет, тени становятся гуще, а по углам оживают вчерашние страхи. Оторвавшись от мыслей о Стивене, мой разум улетает на второй этаж и обследует площадку лестницы и коридор. Я почти уверена, что увижу там духа, призрачный силуэт незнакомца, который притаился в темном углу, а сам смотрит, слушает, оценивает нас на свой призрачный лад. Я ощущаю прикосновение ледяных пальцев к позвоночнику и внимательнее всматриваюсь в темноту, но меня отвлекает Стивен. Слегка откашлявшись, он говорит:
– Хватит изображать из себя жертву, Элли. В конце концов, я не сделал ничего такого, что могло бы дать тебе право обвинять меня во всех смертных грехах.
Упорство, с которым он пытается свести дело к отношениям между нами двоими, а точнее – к моей неспособности принять и простить то, что сам он считает даже не изменой, а легкой шалостью, незначительной ошибкой, меня буквально бесит, и в то же время это так типично, так характерно! Ярость течет по моим жилам, колет сотнями электрических иголок руки и кожу между лопатками. Не в силах ни смотреть на него, ни слушать его ложь, я бросаю его в прихожей, а сама убегаю обратно в гостиную и захлопываю за собой дверь. Там я едва не налетаю на фикус в кадке. Сорвав с ветки листок, я катаю его между пальцами. И как только Стивен может воображать, будто все происходящее – всего лишь месть неврастенички, которая вообразила себя обиженной? Даже при виде веревки с петлей он не испугался – во всяком случае, не испугался настолько, чтобы признать свою вину. Что же мне такое придумать, чтобы его наконец проняло?
Я обвожу взглядом комнату. Мне нужно что-то, что потрясло бы его по-настоящему, что пробилось бы сквозь стену самодовольного пренебрежения, которой он себя окружил. На несколько мгновений мои глаза цепляются за начищенный латунный совок и кочергу возле камина, и только потом я замечаю предмет, который мне нужен и который все так же торчит из диванной спинки.
Когда я возвращаюсь в прихожую с ножом в руке, Стивен замирает и вжимается в кресло. Его пальцы стискивают подлокотники. Чем ближе я подхожу, тем сильнее выпрямляется его спина, так что в конце концов мне начинает казаться, будто я слышу хруст позвонков. Но как бы он ни старался, бежать ему некуда.
Даже его страх предсказуем. Когда острие ножа утыкается ему в щеку чуть ниже скулы, он непроизвольно задерживает дыхание и отворачивается.
– Только не дергайся, – предупреждаю я. – А то, не дай бог, порежешься.
Стивен подчиняется. Он не возражает, не возмущается. Он вообще не издает ни звука, и я веду ножом сверху вниз к уголку его рта, в точности повторяя путь, который проделывал мой палец, когда мы лежали в постели и я притворялась, будто мне хочется, чтобы он перешел к более серьезным ласкам. Восторг, который я при этом испытываю, не поддается описанию. Больше того, он будит во мне странные побуждения, о существовании которых я даже не подозревала. Мой гнев отступает, а грудь сжимается от удовольствия, когда я представляю, что́ я могла бы с ним сделать, какое удовлетворение и радость я получила бы, причиняя ему боль, продлевая его страдания. Я даже спрашиваю себя, насколько сильно я должна надавить на нож, чтобы лезвие рассекло кожу и показалась кровь… И я действительно хочу это сделать. Хочу и могу.