Николь не любила смотреть новости и о смерти Колмагорова не знала. Последний раз она видела «благодетеля» на свое четырнадцатилетие и прекрасно помнила, чем закончился его неожиданный визит. Сожалела ли она о смерти Колмагорова? Нет. Ей было все равно.
Ники посмотрела в крошечный иллюминатор на проносящиеся в черном небе звезды и покрутила на указательном пальце левой руки золотое кольцо, одетое камнями внутрь ладони. Это последний мамин подарок, единственное, что удалось сохранить из прошлой счастливой жизни. Папа подарил его на рождение Ники, и мама не снимала кольцо до самой смерти. Частенько смотрела на перстень и твердила: «Я знаю, что ты не виноват, мое сердце навсегда с тобой!».
Ники тоже всегда знала, что гибель Джами – это не оплошность отца, как твердили все вокруг, но что произошло на самом деле, мама невнятно рассказала перед самой смертью, когда отдавала кольцо. Она очень просила не пытаться искать правду и никому ничего не доказывать, чтобы не разрушить свою жизнь окончательно. Ники правды искать не стала, но когда кто-то обвинял отца и еще пытался этим попрекать, она не сдерживалась.
Собственно, за это и заработала порядковый номер. Когда избранных воспитанниц детского дома повезли в очередную годовщину гибели Джами в близлежащий храм, чтобы поставить свечи памяти, одна из девушек, ненавидящая протеже директора приюта, решила устроить Николь публичную порку. Воспитанница прямо в храме начала поливать грязью покойного Радецкого, допустившего катастрофу, привлекая внимание присутствующих прихожан. А потом стала сокрушаться, что приходится жить с дочерью предателя под одной крышей. Николь терпела представление сколько могла, а потом набросилась на обидчицу с кулаками.
Драка была не на жизнь, а на смерть. Разорванная одежда и выдранные волосы оказались мелочью. Девушку, после того как от нее двое взрослых мужчин отодрали разъяренную Николь, увезли на скорой. В больнице обнаружили сотрясение мозга, сломанный нос и внутренние гематомы.
Провокаторша долго пролежала в больнице, а Николь попала к законникам. К счастью, Антон Дмитриевич каким-то волшебным образом не дал забрать «любимицу» в колонию, да и статью, за которую присвоили порядковый, сильно смягчили. К сожалению, совсем избежать нумерации не удалось. Все-таки драка произошла в общественном месте, при свидетелях, да еще в такой день. А когда узнали, что нападавшая дочь Радецкого, так вообще раструбили во всех новостях. В детдом даже приезжали журналисты, но их не пустили на порог, и шумиха как-то быстро улеглась.
У Николь в приюте не было подруг, но и задирать ее больше никто не решался.
– А расскажи про Землю. – Ру опять слегка пихнула под локоть задумавшуюся соседку. – Вы правда едите только настоящие продукты, а не порошки и суспензии?
– Правда, – нехотя выдохнула Николь. Болтливая соседка ее утомляла, но, оглядев продолговатый салон, девушка поняла, что свободных кресел нет и придется терпеть попутчицу весь полет.
– Странно, что землянку отправили в приграничную колонию, у вас даже нумерованных ценят больше, чем чистых колонистов. Я вот коренную землянку вижу впервые. Вы ж для других планет как небожители!
– Угу, а я вот такая особенная. – Николь закинула ногу на ногу и еще раз осмотрела салон в поисках свободного места.
– Знаешь, а я сама хотела улететь с Каракама и, когда вручили вызов, обрадовалась. – Руалан горько улыбнулась и заложила за уши длинные черные волосы. – Мои прапрабабушки и прапрадедушки улетели с Земли по своей инициативе. Они хотели большую семью, но азиатам разрешали иметь только двух детей. Не знаю, почему такая несправедливость?! А когда обустроили Каракам, сказали, что в этой колонии детей у каждой пары независимо от расы может быть сколько угодно. Вот и рванули азиаты в землю обетованную и расплодились как кролики. – Ру звонко хохотнула. – У меня родных одиннадцать сестер и братьев, а двоюродных даже не сосчитаю. Полпланеты родственников, представляешь! И голод… постоянный голод. Я в магазине украла пакет с фруктовой суспензией и брикет хлебного порошка, и меня на выходе сразу к законникам. – Руалан тяжело вздохнула и посмотрела в озадаченные голубые глаза собеседницы. Наконец-то та слушала. – Зато теперь, на Вернэе, у меня будет постоянная работа, питание и форма! Ну, так обещали. – Азиатка широко улыбнулась, оголив пожелтевшие зубы. – Меня выписали мыть посуду в общей столовой. Сказали, что контракт на три года, но я точно буду нужна, пока идет стройка, а это добрых лет двадцать. Представляешь, столько времени со стабильной работой и кормежкой! Статейка у меня незначительная, я, ешки-кошки, даже рада, что тогда попалась. Я еще не была на Вернэе, но уже точно знаю, что на Каракам не хочу, буду обустраиваться в новой колонии и постараюсь задержаться там как можно дольше.