О безрукавке Шукумар рассказал Шобе в третий вечер, о фотографии — в четвертый. Она слушала молча, не выражая ни протеста, ни упрека. Потом взяла руку мужа и сочувственно сжала ее. Сама же в третий вечер поведала ему, что однажды после лекции, которую они посещали вместе, когда он подошел поговорить с заведующим кафедрой о сохранении аспирантской стипендии на следующий семестр, по подбородку у него был размазан паштет. А она за что-то злилась на него и намеренно ничего не сказала. В четвертый вечер Шоба призналась, что ей не нравится то единственное стихотворение, которое он опубликовал в литературном журнале в Юте. Он написал его после знакомства с Шобой. Жена добавила, что считает стихотворение сентиментальным.
Когда дом погружался во мрак, с ними что-то происходило. Они снова обретали способность разговаривать друг с другом. В третий вечер после ужина сели на диван, и, как только отключили свет, Шукумар стал неловко целовать ее лоб, щеки и, хотя было темно, закрыл глаза и знал, что она сделала то же самое. В четвертый вечер они осторожно поднялись в спальню, неуверенно нащупывая ногами последнюю ступеньку перед площадкой, и занялись любовью с давно забытой страстью. Шоба беззвучно плакала, шептала его имя и в темноте водила пальцем по его бровям. Он любил ее и думал о том, что расскажет ей завтра и что расскажет ему она, и распалялся от этих мыслей все больше.
— Обними меня, — просил он, — обними меня крепче.
Когда внизу зажегся свет, они уже спали.
Утром пятого дня Шукумар нашел в почтовом ящике новое уведомление от жилищной службы: линию починили раньше установленного срока. Шукумар огорчился. Он намеревался приготовить Шобе креветки в соусе малай, но, когда пришел в магазин, настроение кухарить пропало начисто. Если свет не погаснет, все будет уже не то.
Магазинные креветки выглядели серыми и худосочными. Банка кокосового молока запылилась и стоила смехотворно дорого. И все же он купил все необходимые продукты вместе со свечой из пчелиного воска и двумя бутылками вина.
Шоба вернулась домой в половине восьмого.
— Похоже, наша игра подошла к концу, — проговорил Шукумар, увидев, что она читает сообщение электриков.
Жена взглянула на него.
— Если хочешь, можно зажечь свечи.
Сегодня Шоба не ходила в спортзал. Под плащом на ней был костюм, свежий макияж нанесен аккуратно.
Когда она ушла наверх переодеваться, Шукумар налил себе вина и поставил запись альбома Монка Телониуса, который нравился Шобе.
Потом она спустилась в кухню, и они поужинали. Жена не благодарила его и не хвалила пищу. Они просто ели при выключенном свете в отблесках свечи из пчелиного воска. Самые трудные времена они пережили.
Они доели креветки. Допили одну бутылку вина и взялись за вторую. Сидели, пока свеча почти не догорела. Шоба поерзала на стуле, и Шукумар подумал, что она хочет что-то сказать. Но она лишь задула свечу, встала, включила свет и снова села.
— Может быть, не станем зажигать свет? — спросил Шукумар.
Шоба отставила тарелку, положила перед собой руки, сцепив пальцы.
— Я хочу, чтобы ты видел мое лицо, — мягко проговорила она.
Сердце его бешено застучало. Перед тем как сообщить ему, что беременна, она выключила телевизор — он смотрел баскетбол — и тем же ласковым тоном произнесла те же самые слова. Тогда он не готов был услышать новость. А вот сейчас другое дело.
Только Шукумару не хотелось, чтобы она снова забеременела. Он не желал притворяться, что счастлив.
— Я искала квартиру и сегодня нашла, — промолвила Шоба, сузив глаза, глядя куда-то за его левое плечо. Никто не виноват, продолжила она. Они достаточно выстрадали. Ей нужно пожить одной. У нее на счете скопилась небольшая сумма. Квартира находится на Бикон-Хилл, так что она сможет ходить на работу пешком. Перед приходом домой она подписала договор аренды.
Шоба не смотрела на мужа, но он удивленно на нее уставился. Было совершенно очевидно, что она отрепетировала эту речь. Все это время она искала жилье, проверяла напор воды, интересовалась у агента, включены ли в стоимость отопление и горячая вода. От сознания, что все последние вечера жена готовилась к жизни без него, Шукумара стало подташнивать, хотя он и почувствовал облегчение. Вот что она пыталась рассказать ему четыре вечера подряд. Вот в чем был смысл затеянной ею игры.
Настала его очередь говорить. Он поклялся, что никогда ей этого не скажет, и на протяжении шести месяцев усердно гнал от себя жестокую мысль. Перед ультразвуковым исследованием Шоба попросила врача не сообщать ей пол ребенка, и Шукумар поддержал жену. Она хотела, чтобы это стало сюрпризом.
Позже, в тех немногих разговорах, когда они обсуждали произошедшее, Шоба говорила: слава богу, что мы этого не знаем. В некотором смысле она чуть ли не гордилась своим решением, поскольку оно позволяло ей искать утешение в этой тайне. Она полагала, что и для мужа это осталось неизвестным, ведь он прибыл из Балтимора, когда несчастье уже случилось. Но это было не так. Он успел увидеть их дитя и перед кремацией подержал крошечное тельце на руках. Поначалу он отшатнулся от такого предложения, но врач сказал, что это поможет пережить утрату. Шоба в то время спала. И он взял на руки чистенький трупик с навсегда закрытыми припухлыми веками.
— У нас был мальчик, — произнес Шукумар. — Кожа показалась мне скорее красной, чем смуглой. На головке росли черные волосики. А весил он два килограмма. Пальчики у него были согнуты, совсем как у тебя во сне.
Теперь Шоба с искаженным от горя лицом взглянула на мужа. Он списывал на экзамене в колледже, тайно любовался женщиной на журнальной фотографии, вернул безрукавку в магазин и напился посреди бела дня. Обо всем этом он ей поведал. А еще, стоя в темной палате в неизвестном крыле родильного отделения, он прижимал к груди сына, который жил только в ее утробе. Он держал его до тех пор, пока не вошла сестра и не забрала младенца, и в тот день Шукумар пообещал себе, что никогда не расскажет об этом Шобе, потому что тогда он еще любил ее и пол ребенка был единственным в жизни обстоятельством, которое она не хотела знать заранее.
Шукумар поднялся, составил тарелки, отнес их в раковину, но не включил воду, а выглянул в окно. Вечер был теплым, и Брэдфорды прогуливались рука в руке. Вдруг свет на кухне погас, и он обернулся. Это Шоба повернула выключатель. Она вернулась к столу и села, через мгновение к ней присоединился Шукумар. И они вместе заплакали над тем, что узнали.
КОГДА МИСТЕР БИРСАДА ПРИХОДИЛ НА УЖИН
Осенью 1971 года к нам в дом часто приходил один человек, который надеялся узнать о судьбе своей семьи и всегда приносил мне гостинцы. Звали его мистер Бирсада, он приехал из Дакки — теперь это столица Бангладеш, но тогда город принадлежал Пакистану.
В тот год в Пакистане разгорелась гражданская война. Восточная часть страны, где располагалась Дакка, боролась за независимость от правящего режима Западного Пакистана. В марте пакистанская армия вторглась в Дакку, обстреляла и подожгла город. Учителей вытаскивали на улицы и расстреливали, женщин сгоняли в бараки и насиловали. К концу лета, по официальным данным, насчитывалось триста тысяч погибших.
В Дакке у мистера Бирсады были трехэтажный дом, должность преподавателя ботаники в университете, жена, с которой он прожил двадцать лет, и семь дочерей в возрасте от шести до шестнадцати лет, чьи имена все начинались на букву «А». «Причуда их матери, — объяснил он однажды, вынув из бумажника черно-белую фотографию семи девочек с лентами в косах. Они были запечатлены на пикнике: сидели рядком по-турецки и ели с банановых листьев карри из курицы. — И как их различать? Айеша, Амира, Амина, Азиза — можете себе представить?»