- Сукин ты сын, - пробормотал Хэлфорд, затем признался: - Ладно, буду с тобой откровенен. Но я не лгал. Просто назовем это небольшим обходом фактов.
- Отлично. Вранье, как бы оно не называлось, остается...
- Я должен был перевести тебя, мать твою! - взревел Хэлфорд, внезапно вскочив и ударив кулаком по столу.
- Следи за языком, Боб.
- Ты переходишь все границы, выкидывая подобные фортели!
- Расслабься. - Александер пожал плечами, дымя сигаретой. - Просто скажи мне правду, хорошо?
Хэлфорд снова сел, продолжая сердиться.
- Мы отказались от регистрации в округе, чтобы они не посылали инспектора. Нам не нужен был там окружной инспектор, потому что фискальный год заканчивается в апреле. Мы сказали, что закрыли аббатство в апреле, а не в июле, поскольку не хотели платить хосписный налог за следующий год. Церковь не освобождена от уплаты всех налогов, гений ты наш.
- Хорошо, я понимаю, - согласился Александер. - Но есть еще кое-что, поэтому просто поясни. Хосписный налог, признаю, я не знал о таком. Но я знаю, что транспортировка реанимационных пациентов, таких как неизлечимо больные священники, должна быть законно зарегистрирована в управлении здравоохранения округа. Я им тоже звонил, Боб. Вы, парни, ни хрена не регистрировали.
Плечи у Хэлфорда поникли, как у игрока в покер, уличенного в блефе.
- Какова истинная причина, Боб? Нет никаких записей о перемещении роксетерских пациентов после закрытия аббатства. Вы, парни, сделали этот отказ, не для того, чтобы избежать хосписного налога, а чтобы не допустить появления там окружного инспектора, потому что боялись, что он что-то увидит. Я хочу знать, что он не должен был увидеть.
Хэлфорд скрипел зубами, выворачивая себе руки.
- Там все еще оставались улики. Мы не хотели, чтобы окружной инспектор отправился туда и написал заявление в полицию.
Александер разинул рот.
- Заявление в полицию?
- Заявление об убийстве. Господи, Том. Почему ты просто не можешь сделать то, что тебе сказали? Я послал тебя подготовить место к повторному открытию. Двадцати лет достаточно, чтобы никто не стал задавать вопросов. Но в то время? Католическая Церковь не могла допустить огласки подобных вещей.
- Огласки каких вещей? - с потерянным видом спросил Александер.
Хэлфорд вскинул руки в отвращении.
- Монахини были убиты, - сказал он.
ЧАСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1
- Мне хочется кричать! - раздался скрипучий голос.
Джеррика кралась под солнцем. Да, это была нехорошая часть города, верно. Что я делаю? Должно быть, я спятила.
Уходящая вникуда Федерал-стрит отличалась запустением и была усеяна мусором. Смрад, источаемый ею, был почти осязаемым, и Джеррике казалось, будто она видит поднимающееся от асфальта вместе с горячим воздухом зловоние. С крылец домов на нее глядели темные лица.
Джеррика была напугана.
- Угу. Ага. - Чернокожий тип вышел из переулка, из которого несся концентрированный запах мочи. Мужчина был высоким и худым, только с бицепсами, похожими на покрытые жилами бейсбольные мячи, и с плечами, как у греческой статуи. Джинсы и узкая футболка с надписью «БВВ»[13]. На голове - довольно непривычная гигантская копна в стиле «афро», нечто, родом из 70-ых.
- Угу, - повторил он. - Говорю, мне хочется кричать, потому что я никогда не видел столь красивой белой дамы.
- Привет, - сказала Джеррика, скорее с дуру. Только теперь она поняла, насколько нелепо и безумно она выглядит. Молодая белая женщина в шортах и блузке, гуляет одна по гетто.
- Я вижу, да, - сказал он. Он прищурился, губы растянулись в тонкой, как лезвие бритвы улыбке. - Вижу, что тебе нужно.
- Да? - произнесла она, пытаясь не показывать испуг.
- Вижу по твоим глазам. Позволь мне угадать, что тебе нужно. «Лед», тебе нужен «лед». У меня есть, десять часов будешь летать. Или как насчет первоклассного «крэка»? По «десятке», по «двадцатке»? У меня есть.
Тот факт, что он разглядел у нее в глазах отчаяние, вогнал ее в еще большую тоску.
- Я хочу «дунуть», - сказала она. - У меня есть двести баксов.
Улыбка стала шире. Большущие ручищи потерлись друг об друга, словно борющиеся африканские хорьки.