Однако не только из-за этого роман произвел впечатление взрыва — да и сейчас поражает всех, кто читает его впервые. Это первоклассная приключенческая вещь, написанная сочно, весело, изобретательно. Средневековый антураж, все эти бои на мечах, ботфорты и кружевные манжеты послужили волшебной палочкой, магически действующей на аудиторию и заставляющей безотрывно читать философский роман, многослойный и не слишком-то легкий для восприятия. И вот, дочитав его до конца, мы — первые читатели «Трудно быть богом» — с изумлением, с оторопью даже, кидались звонить друзьям и требовать, чтобы они немедленно, сию секунду тоже начали его читать.
Напомню, это было четверть века назад; книга попала в руки читателей, приученных произносить слово «революция» с благоговейным придыханием. А Стругацкие объявили, что опасно любое вмешательство в исторический процесс, даже бережное и аккуратное — под наркозом. История должна сама прокрутить свои шестерни, в своей беспощадной последовательности. Нельзя лишать народ его истории — писатели сказали это за четверть века до того, как мы спохватились и начали восстанавливать храмы и зазывать домой эмигрантов.
О бегстве интеллигенции от тоталитарного гнета в романе также говорится, и очень много, но это как бы внешность. Стругацкие указывают на суть, на то, как, по их мнению, должно идти нормальное историческое развитие: его движители суть не революционеры, а ученые, поэты, художники, врачи, учителя.
Четверть века спустя Борис Стругацкий скажет в интервью журналу «Огонек»: «Мы... защищаем интеллигенцию. Мы объявили ее для себя привилегированным классом, единственным спасителем нации, единственным гарантом будущего...» И добавит: «Идеализировали, конечно...» Но то же было сказано и в «Трудно быть богом»: «Без искусств и общей культуры государство теряет способность к самокритике... начинает ежесекундно порождать лицемеров и приспособленцев, развивает в гражданах потребительство и самонадеянность... И как бы ни презирали знания эти серые люди, стоящие у власти, они ничего не могут сделать против исторического прогресса... Презирая и боясь знания, они все-таки неизбежно приходят к поощрению его для того, чтобы удержаться... Тот, кто упрямится, будет сметен более хитрыми соперниками в борьбе за власть...»
Это было написано в 1963 году, когда оттепель явственно сворачивалась, когда Хрущев орал в Манеже на художников и до прихода нового серого властителя, Брежнева, оставались считанные месяцы.
Стругацких нельзя читать в метро — для времяпрепровождения. Их надо перечитывать, и лучше всего не единожды. При первом чтении мы как бы летим на ярком, узорчатом ковре-самолете — острая интрига, бесконечные фантастические выдумки, непременная ирония и самоирония. Мы почти неизбежно пролетаем над глубинным смыслом произведения, с этим ничего не поделаешь — встречались мне опытные читатели и даже редакторы, принимавшие «Трудно быть богом» за новую разновидность триллера, за простенький коктейль из фантастики и мушкетерского романа.
Может быть, поэтому их печатали, хоть понемногу, даже в глухие семидесятые годы. Кто-то «наверху» изрекал: «A-а, эти... Фантасты... Что с них возьмешь?» И — пропускали к печатным машинам. Пожалуй, прижимали Стругацких больше не «верхние», а свои, литераторы — кто был посмекалистее...
Писатели и читатели
Чтение — интимное дело. Вмешиваться в него так же бестактно, как в семейную жизнь. Но позволю себе все-таки следующее рассуждение. Произведения Стругацких многослойны, и не только в том смысле, что есть в них фантастическая оболочка и философское содержание, тугая пружина социальной идеи. Например, во многих вещах довольно легко увидеть острую критику нашего политического и экономического устройства. В нескольких произведениях критика просто убийственна, получились, можно сказать, политические памфлеты — «Улитка на склоне», «Обитаемый остров», «Сказка о Тройке». Есть книги, где критика не столь концентрированна и очевидна. Так вот, читателя подстерегает здесь новая опасность: увлечься политическими аналогиями и не заметить, что они составляют только один из слоев, притом не самый глубокий. Не весь смысл, а малую его часть. В «Улитке...» можно не разглядеть, что события внутри Леса куда важнее — в философском смысле, — чем военно-бюрократические игры Управления. «Обитаемый остров», этот роман-памфлет, обнажающий систему тотального обмана, взвинчивания ненависти к своим согражданам и всему миру, говорит еще и о привычке ко лжи, о массовой потребности во лжи — и о массовых психических заболеваниях, возникающих, когда обществу внезапно начинают говорить правду.