— Учредить, вернее! Да, и представь себе, пастор Скорэ придет как-нибудь вечером и прочтет доклад.
— Пастор Скорэ прекрасный проповедник и вращается в высшем свете. Это хорошо, мать, что ты вращаешься в хорошем обществе. Ничто человеку не вредно так, как плохое общество. Это всегда говорил мой отец, и это сделалось для меня основным правилом.
Госпожа Фальк собрала хлебные крошки и пыталась наполнить ими свою чашку; господин Фальк достал из жилетного кармана зубочистку, чтобы вычистить кофейную гущу, застрявшую в зубах.
Оба супруга стеснялись друг друга. Один знал мысли другого, и они знали, что первый, кто нарушит молчание, скажет глупость или что-нибудь компрометирующее. Они тайно подыскивали новый материал, но не находили подходящего; все стояло в связи с уже сказанным или могло быть поставлено в связь. Фальк старался найти в этом какую-нибудь ошибку, чтобы излить на нее свою досаду. Госпожа Фальк глядела в окошко, чтобы уловить перемену погоды, но — тщетно.
В это время вошла девушка и подала им спасительный поднос с газетами, доложив одновременно о приходе господина Левина.
— Попроси его подождать! — приказал хозяин.
Левин, на которого новоизобретенное ожидание в передней произвело живое впечатление, был наконец введен в комнату хозяина, где его приняли, как просителя.
— Бланк у тебя? — спросил Фальк.
— Я думаю, — ответил оторопевший и достал пачку вексельных бланков на разные суммы. — На какой тебе банк? У меня есть на все, кроме одного!
Несмотря на торжественность положения, Фальку пришлось улыбнуться, когда он увидел полудописанные бланки, на которых недоставало имени; векселя без акцептантов и совсем уже готовые, но не принятые к учету векселя.
— Так возьмем банк канатных фабрикантов, — сказал Фальк.
— Это как раз единственный, который не годится, там меня знают!
— Тогда банк сапожников, портных, какой угодно, только поскорей!
Остановились на банке столяров.
— Теперь, — сказал Фальк со взглядом, как будто он купил душу другого, — теперь ты пойдешь и закажешь себе платье, но у военного портного, чтобы потом в кредит получить мундир.
— Мундир? Да мне никакого не надо…
— Молчать, когда я говорю! Он должен быть готов к ближайшему четвергу, когда у меня будет большая вечеринка. Ты знаешь, я продал лавку вместе со складом и завтра записываюсь в оптовые торговцы.
— О, поздравляю!
— Молчать, когда я говорю! Теперь ты пойдешь и сделаешь визит! Твоим лукавством и неслыханной способностью нести всякую чепуху тебе удалось приобрести доверие моей тещи. Так спроси-ка ее, какого она мнения о моей большой вечеринке, бывшей в прошлую субботу.
— Разве у тебя…
— Молчи и слушайся! У ней глаза позеленеют, и она спросит, был ли ты приглашен. Этого, конечно, не было, так как не было и никакой вечеринки. Вы выразите друг другу ваше общее неудовольствие и клевещите на меня; я знаю, ты умеешь это! Но жену мою ты похвалишь! Понимаешь?
— Нет, не совсем!
— Этого тебе и не надо, слушайся только! Еще одно: ты можешь сказать Нистрёму, что я стал так высокомерен, что не хочу водить с ним знакомства. Скажу это прямо, тогда ты хоть раз скажешь правду! Нет, постой! С этим мы еще подождем! Ты пойдешь к нему, поговоришь о значении четверга, представишь ему большие выгоды, благодеяния, блестящие виды на будущее и так далее. Понимаешь?
— Понимаю!
— Потом ты с рукописью пойдешь к типографу и потом…
— И потом мы укокошим его!
— Если хочешь выразиться так, пожалуй!
— А я прочту стихи на собрании и раздам их?
— Гм… да! Еще одно! Постарайся встретиться с моим братом! Узнай об его обстоятельствах и об обществе! Привяжись к нему, заручись его доверием — это легко; стань его другом! Расскажи ему, что я обманул его; скажи ему, что я высокомерен, и спроси его, сколько он возьмет за то, чтобы изменить имя!
Белое лицо Левина покрылось легкой зеленоватой тенью, что должно было означать, что он покраснел.
— Последнее некрасиво, — сказал он.
— Что? Послушай-ка! Вот что еще! Как деловой человек, я хочу, чтобы в делах моих был порядок. Подпиши-ка мне вот это — на предъявителя! Ведь это только формальность.
При слове «предъявитель» легкая дрожь прошла по членам Левина, он нерешительно взял перо, хотя знал, что отступление немыслимо. Он увидел ряд людей с палками в руках, в очках, с карманами, наполненными гербовыми бумагами; он слышал стук в двери, беготню на лестницах, вызовы, угрозы, отсрочки; слышал бой часов на ратуше, когда эти люди взяли на плечо свои камышовые трости и повели его с ядром на ногах к месту казни, где его самого, правда, отпускают, но где под топором, при ликовании толпы, гибнет его гражданская честь.