От Льва Минеевича многого ждать тоже не приходилось. Телефона в квартире не было, а беседами на личные темы художник старика, как известно, не баловал.
Дело, которое досталось Люсину, было трудным и несомненно интересным. И все же до сих пор он относился к нему довольно легко и даже как бы чуточку со стороны. Наверное, это было вызвано его необычной спецификой и характерами причастных к нему людей. Действительно, Вера Фабиановна, Лев Минеевич, пляшущий змей и задушенный кот — все это, надо признаться, выглядело, как бы сказал сдержанный англичанин, несколько необычно. Больше напоминало театр, чем реальную жизнь. В любой момент актеры могли сорвать с себя маски, и трагедия грозила обернуться глупым фарсом. Инстинкт самосохранения заставил держаться в стороне, хотя бы из уважения к собственной личности.
Но вот упала маска с главного персонажа, и за ней обнаружился не Арлекин и не обсыпанный пудрой паяц. В эсэсовском черном мундире предстал анонимный актер с приклеенными усами и накладным париком. Сквозь шутовской карнавал и скрежет заржавленных рыцарских лат почудилась невидимая тень смерти, ее бесшумный и потому оглушительный шаг. Вот и пахнуло теперь трупным смрадом, вот и кончился сумасшедший цветной балаган.
«Михайлов убит, конечно, не случайно. Он что-то знал и, следовательно, мог выдать. Но почему он не рассказал об этом, когда дело зашло уже достаточно далеко? Слишком глубоко увяз? Или ею запугали? Может, просто совершил очередную глупость и стыдился признаться, надеясь, что на том все и кончится? Он же постоянно оступался и тут же оглядывался, лгал и укреплял свою ложь новой, логически обоснованной ложью, невольно превращая минутную слабость свою в тоскливую беду. Он готов был скорее признаться на допросе в продаже иконы, чем рассказать подруге о встрече с бывшей женой. Что сделал он на этот раз, унылый неудачник, в чем и кому не посмел отказать?»
Люсин написал подробный рапорт обо всех событиях последних дней. Он смутно чувствовал, что где-то допустил непростительную ошибку. Ведь был же соблазн арестовать Михайлова, был, но он не поддался ему и формально поступил совершенно правильно. Всей этой уголовщины с сундуком и питоном тогда и в помине не было. Какие же основания были для ареста? Продажа иконы? Попытка запутать следствие? Но разве этого достаточно? Не будь этих дурацких внутренних весов, поддайся он тогда первому побуждению, и Михайлов остался бы жив. Вот в чем дело… Может быть, для суда оснований и не было, то есть, конечно, не были, но предварительное заключение спасло бы человеку жизнь. И кто знает, возможно, Михайлов сказал бы тогда всю правду.
Теперь он никогда уже не сможет рассказать, за что его вчера вероломно и зверски убили.
Глава 20
Заклинатель змей
У Центрального рынка Данелия встретил знакомого кахетинца. Они расцеловались, похлопали друг друга по животам. Георгий помог земляку вытащить из такси мешки с зеленью. Земляк снял синюю многогранную кепку и вытер платком разгоряченное лицо.
— Приходи, Гоги, ко мне в «Зарю», сорок девятый номер, — пригласил он, наклонясь к мешкам. — Попьем кахетинского, споем, о жизни поговорим.
— Спасибо, Самсон, спасибо. Как будет свободное время, непременно зайду. — Он оторвал кружевной листик киндзы, растер пальцами, понюхал. — Совсем свежая.
— Свежая, — кивнул Самсон. — Цицмата тоже очень свежая. Давай я тебе заверну!
— Спасибо, Самсон. У меня есть. Вчера родственники привезли… Извини, дорогой, но мне на работу пора.
— Иди, Гоги, иди. Разве я не понимаю? Так придешь вечером?
— Спасибо, Самсон. Не могу сегодня.
— Тогда завтра приходи!
— Завтра совсем другое дело. Завтра приду, если смогу, — пообещал Данелия, хотя твердо знал, что вся эта неделя у него прочно забита.
Он вдохнул аромат яблок, острых солений и трав, обвел взглядом прилавки с грудами помидоров, груш, персиков и ранних дынь. Пучки зелени перемежались насыпными горками мака, стручки сахарного горошка соседствовали с каштанами и арахисом, молодые медно-розовые гранаты сухо пламенели во влажной тени подернутых матовой пыльцой гроздей, и всюду были цветы.