Ришелье с минуту всматривался в темное, изрытое оспой лицо отца Жозефа, которого называли заглазно «серым преосвященством» и «тенью кардинала».
И это была правда. Отец Жозеф был его тенью. И ведь чем ярче сияет солнце над человеком, тем чернее становится тень.
Отец Жозеф поймал в зеркале настороженный взгляд кардинала и наклонил голову. Мелькнула свежевыбритая тонзура.
— А, это вы, дорогой Жозеф? — С наигранной живостью Ришелье поднялся и повернулся на каблуках. — Как всегда, вовремя. — Он повернул кресло боком к камину и сел, поставив ноги на скамеечку, под которой устроилась свернувшаяся в пушистый ком кошка.
Не ожидая приглашения, отец Жозеф взял стул и подсел к кардиналу. Кошка встрепенулась, недовольно мурлыкнула и прыгнула кардиналу на колени. Ришелье приласкал и успокоил ее.
— Что скажете? — спросил он, легонько щекоча теплое кошачье ухо.
— Есть новые сведения о завещании Нострадамуса, монсеньор.
— Я ничего не слыхал о таком завещании. Разве оно есть?
— Нострадамус сделал предсказание на сто лет вперед. В частности, он предсказал, что…
— Я не интересуюсь предсказаниями.
Быстрые, чуть косящие глаза отца Жозефа нетерпеливо сверкнули.
— Но великий астролог оставил наследство…
— Вот как? И большое?
— Да, монсеньор. Огромное. Неисчислимое.
— Неисчислимых капиталов не бывает. На то и существует у нас сюринтендантство. Сколько?
— Это не деньги, монсеньор.
— Что же? Предсказания грядущих событий? За это я не дам и одного су.
— Нет, монсеньор, не предсказания. — Отец Жозеф помедлил, сросшиеся над переносицей лохматые брови его недовольно дрогнули. — Наследство Нострадамуса — это власть над видимым миром и миром невидимым. Это долголетие, монсеньор. Возможно, даже бессмертие.
— В самом деле? — Ришелье сухо рассмеялся. — Судьба видимого мира в этой руке. — Он крепко сжал костлявый кулачок и сунул его монаху под нос. — Над миром невидимым властен только Бог, а бессмертие — враки. Если Нострадамус знал такой секрет, то отчего же не испробовал на себе? Разве прах его вот уже много десятилетий не покоится в земле? Что скажете на это, Жозеф?
— Вы, как всегда, правы, монсеньор. Быть может, наследство чернокнижника и не стоит внимания, но все дело в том, в чьи руки оно попало…
— Договаривайте!
— Известно, что у Нострадамуса были магические четки, сделанные из индийских самоцветов, которые именуются «глаз тигра» за свое поразительное сходство с глазами оных хищников. — Отец Жозеф покосился на блаженно урчащую кошку.
И, словно почувствовав это, животное приоткрыло сверкнувшее золотым пламенем око.
— Мне рассказывали об этих четках, на которых кабалистическими знаками была вырезана какая-то чушь.
— Секретная формула, монсеньор. Причем только на одной четке, седьмой от конца.
— Знаю, знаю. — Кардинал небрежно махнул рукой. — Сказки для малых детей. Кому же досталось это сокровище?
— Клоду де Ту, монсеньор.
— Клоду де Ту? Кажется, мне знакомо это имя. Кто он, Жозеф?
— Монсеньор должен помнить этого шевалье по некоторым событиям, имевшим место сразу же после переговоров с Испанией.
— Так вот он кто! Ну конечно, Жозеф, я помню. Волокита и заговорщик! Как же! Дамский любезник и опасный смутьян в одном лице. Что спасло его от эшафота на Гревской площади?
— Вашему высокопреосвященству было не до него.
— Вы хотите сказать, что я просто забыл о нем?
— В то время нам было не очень удобно задеть отцов-иезуитов.
— Де Ту — иезуит?
— Более того… Фаворит генерала ордена.
— Это ничего не значит. Если он опасен…
— Фаворит прежнего генерала, монсеньор.
— Тем паче.
— Но шевалье состоит в чине провинциала. Он испанский гранд и родственник герцога Медины.
— Какого Медины? Медины-Сели или Медины-Сидонии?
— Медины-Сели, монсеньор.
— Это не спасет, Жозеф, вы хорошо знаете. Будь он хоть принцем крови… Так он опасен?
— Несомненно, — жестко сказал отец Жозеф. — А своим положением в ордене и связями в Эскуриале опасен вдвойне.
— Тогда устраните его, и дело с концом… Но послушайте, Жозеф! — Ришелье всплеснул руками. — Причем здесь четки Нострадамуса?
— Вы не желаете слушать о тайнах, монсеньор.