Бричка остановилась.
— Эй! Эй!.. — окликнул землекопов органист, кивая им головой.
Один из работников положил лопату и пошел к бричке. У Шараковой сердце стучало, как молот в кузнице, и хотя бричка стояла, женщина тряслась так, словно они все еще мчались.
— Что, пан воротился домой? — спросил органист подошедшего землекопа.
— Да воротился!
— А не видали вы тележки за его таратайкой?
— А как же, видали!
— И ребенок там был?
— Надо думать, был, что-то там копошилось в середке.
— Ну, спаси вас бог.
— Поезжайте с богом!.. Это ваш?
— Нет, не мой… вон этой пани! — ответил органист, показывая кнутом назад.
— Пан органист… — снова позвала его кузнечиха.
— Чего вам?
— Пустите меня… я пешком пойду; думается мне, добегу я скорее.
— Вот еще! Не дурите, пани… Ну-у, малыш!
— О, Иисусе! Иисусе!.. Да только найду ль я его?.. — шептала кузнечиха, преклонив колени на тряском дне брички.
Лошадь неслась вскачь.
Не доезжая до имения примерно с версту, органист заметил какой-то серый клубок, быстро перекатывавшийся с одного края дороги на другой. Подъехав ближе, он увидел собаку, которая бежала, низко опустив морду, впереди брички.
— Курта!.. — крикнул органист. — Смотрите-ка, пани, ваш Курта здесь!
Пес, увидев кузнечиху, с лаем и визгом бросился к бричке, хватая за морду лошадь, которая, фыркая, отмахивалась от него, как могла. Верный песик, вырвавшись из хлева, по следу Стасевой тележки прибежал в этакую даль.
— Ну, все идет хорошо, — обрадовался органист и натянул вожжи.
Наконец остановились у ворот усадьбы.
Кузнечиха выскочила, прошла несколько шагов и, вдруг почувствовав головокружение, прислонилась к воротам. Органист взял ее под руку, и так они пошли к дому, сопутствуемые Куртой, который все еще лаял, скакал и кружился волчком.
Был обеденный час, и все сидели на веранде за столом. Приезжие остановились у забора, робко поглядывая издали на господ, как вдруг Курта понесся вперед. За ним, вскинув руки, побежала кузнечиха и, запыхавшись, упала на колени в конце стола, где сидел у ключницы на руках ее Стась, живой, выспавшийся и улыбающийся.
— Пошел вон! Ах ты разбойник! — вопила испуганная ключница, отгоняя Курту, который во что бы то ни стало хотел на нее вспрыгнуть.
— Мать! Мать! — закричали гости, увидев женщину, которая повалилась наземь и, плача, целовала толстые ножонки Стася.
Обед был прерван; все встали и окружили нижний конец стола, где в это время разыгралась забавная сцена: две женщины ссорились из-за ребенка.
Шаракова хотела забрать свою собственность, а ключница не отдавала ей мальчика.
— Это мой сын! Мой Стасенек! — взывала мать.
— Да вы кто такая? — с криком отбивалась от нее ключница. — Вот тоже… нахальство!.. Хватает такое нежное дитя, словно это окорок!
— Так это же мой!
— Кто ваш?.. Это сын нашего пана, и все тут могут подтвердить!.. Такой красавчик!.. Ага, видишь, пани?.. Вот наш пан пришел… Отдавай, пани, мальчика!..
Все смеялись без всякого стеснения.
— Вам-то хорошо смеяться, — негодовала ключница, — а ведь это нашего пана сын!.. Вылитый!.. Да пошел ты вон, паршивый пес! — прикрикнула она снова на Курту.
Шаракова, не вставая с колен, обернулась и с изумлением посмотрела на того, кою называли отцом Стася. Разглядев его, она сказала с наивной непринужденностью:
— Не был бы он такой красавчик, кабы был вашего пана сын. Это кузнеца сынок… Юзефа Шарака!..
Тут наконец вмешался органист и в проникновенно-елейной речи возвестил, что потерянное дитя, нареченное при святом крещении Станиславом, поистине было законным сыном Юзефа Шарака и супруги его Малгожаты, урожденной Ставинской.
Известие, исходившее из столь серьезного источника, пани судейша приняла со всеми признаками глубокого удовлетворения, между тем как судья усмехался с таким видом, словно съел целую мерку неспелого терна.
— Фью-фью! — свистнул старый полковник и прибавил: — Проехало!..
Судья небрежно махнул рукой и с кислой гримасой произнес:
— Я очень рад, что этот бедный мальчик так скоро нашел своих родителей!..
— Это напоминает мне басню, которая называется «Лисица и виноград», — снова не утерпел полковник.
Дамы кусали губы, судья ерзал как на иголках, органист ничего не понимал, а Шаракова, ласкавшая Стася, ничего не слышала.
Было бы излишним упоминать, что органисту пришлось во второй раз рассказать приключение Стася.
Пособолезновав его матери, все стали смеяться по поводу происшедшего недоразумения, за исключением ключницы, которая узнала с великой скорбью, что Стась не был сыном ее пана.