У Ваньки в глазах огоньки замелькали, а голос трещину дал:
— Ведь он, идол, в гроб вогнал мамыньку-то… А что мне выволочек было, мордобою этого самого, не есть числа: он и голодом-то меня морил, и на мороз-то в одной рубашонке выкидывал… Вот, погляди-кось, башка-то у меня проломана местах в трех… А мамынька-то… А мамынька…
Ванька отвернулся от деда, засопел, в землю уставился, шепчет:
— Покойна твоя головушка… Привечный тебе покой.
Руку занес, перекреститься хотел.
— Вот ишь… Ну, чем я крест положу? Кулаком, что ли? Культяпкой?
— Ему, батюшке, все единственно, — заметил дед, — хоть рукой, хоть ногой… Была бы душа настоящая…
— Душа?! — вскрикнул Ванька, — вот то-то и дело, что душа…
Тимша с собаками у костра возился: все трое катались клубком по земле. Тимша, лежа на животе, по-собачьи взлаивал, а Жучка с Верным притворно урчали и, наседая на Тимшу, старательно теребили надетую на нем мамкину кофту.
— Ну, дык чо дале-то? — обратился Григорий к Ваньке. — Карахтер-то у тебя, это верно, с загогулинкой…
— Карахтер-то?.. Не озлобляй!.. Я человек не злой, я нраву веселого: ишь — ни рук, ни ног, а сердце-то у меня ласковое… Да-а.
Ванька задумался. Но вдруг на лице затеплилась радость, улыбнулся бродяга, подбодрился:
— А гармонь у меня была первый сорт; мамынька, дай бог, сгоношила, да сам в пастухах жил, сколотил деньжонок, и песенник был я отменный.
Ванька окреп голосом:
— И так я, дед, на этой самой гармони играл, что ах! Идешь, бывало, по улке с ребятами, о празднике, да как взыграешь, на всех переборах — эх ты но… Дуй, не стой!.. Дык не то что девки али бабы молодые — старухи-то и те из-за печек, как тараканы, выползут да к окнам прильнут, чтоб Ваньку Хлюста перед смерточкой напоследях послушать… Во как! Не веришь? Ей-бог… Господин барин как-то был у нас из Питера, анжинер, значит, насчет приисков приезжал, разведку делать… Хошь, говорит, Иван, в столицию? Знатнеющий музыкант, говорит, из тебя должон выйти… Подучить, говорит, тебя мало-мало… Пальцы-то золотые, говорит, у тебя… Цены нет твоим пальцам-то… Эхо-хо-о…
— Ну, так вот, — сказал, чуть помолчав, Ванька, — так оно и шло колесом, покедова не вырос, а как стал парнем, поступил я, отец, в ямщики на трахт… Бывало, как выедешь в ночку летнюю, да как гаркнешь: «Соколики, грабят!..» — вот и рванут — рванут тады лошаденки, дорога лугом, что скатерть гладкая: несёшься — в ушах ветер поет, ничим-чего тебе не видно, словно валишься в пропасть какую… На звезды взглянешь, а они за тобой следом катятся… И была там у меня на селе зазноба, кабатчика нашего дочка — Дунюшка…
Ванька насупился, вздохнул и, ковыряя костылем землю, прошептал:
— Нет, лучше уж не ворошить… Чего тут…
Дед крякнул, боднул лохматой головой и сказал, пристально поглядев на бродягу:
— Не ты ль, Ванюха, в прошлом году у Петрована Безденежных на заимке жил? Всю зиму быдто бы?
— Я… А что?..
— Да так… Сказывал Петрован: чевой-то скучал ты шибко… — и, не дождавшись ответа, добавил: — Это, брат, плохо, соколик, ежели скучать… Укрепиться надо… Мало ль чего в жисти случается… Ну, это я так, промежду прочим… Сыпь да не-то, как лапы-то ознобил, сказывай…
— А это, вишь ли, каким манером дело-то вышло. После покрова вскорости — ни зима, ни осень, а так, середка на половине, хозяин мой, ямщину содерживал, — из дому отлучился в город, один я остался. Вот ладно… Только что я приехал с трахту, заколел, как анафема, сижу, отогреваюсь в хомутецкой на печке — ночь темная и буран зачинается, а теплынь стоит. Вдруг из земской сотский прибегает: «Живо, грит, лошадей: лешак попа принес… Поп орет, ямщика к себе требовает… Да поп-от не один, слышь, а с бабой какой-то». А я знал, что у попа чередовского синпатия есть, родня не родня, а так, сбоку припека, пришей кобыле хвост — можно сказать… Ну ладно… Хошь не хочется идти, а куда деваться, — пошел… В броднях грязных прямо вверх лезу… А мне что?! Еще докладаться, да внизу ждать?.. Наплевать можно, с мужика спрос короток: пру прямо вверх… Вошел в горницу, помолился. Поп один сидит, здоровенный, красный, сурьезный, знакомый поп… Народ, признаться, не шибко же его долюбливал, не уважал… Крутой поп был, карахтерный, да и драл с живого-мертвого просто ужасти как…