Дед не спускал с Ваньки удивленных глаз, костер оправлять начал. А Ванька, проворно поднявшись, посовался носом и, ненавистно тыкая в небо обезображенной рукой, взревел:
— Проклятые!! Мучители!!. Утух-вы!! Бог-то где же?!
Дед от неожиданности чуть котелок с чаем не опрокинул, вздрогнул, выпрямился:
— Ванька, опомнись!.. Ванька, одумайся!..
Бродяга сразу смолк, словно грудь надорвал и, еле переводя дух, угловато опустился на землю.
К нему Верный подошел, смотрит в глаза, ластится. Обнюхал уродливые руки и стал ласково лизать.
Ванька тяжко вздохнул.
— Скажи мне по чистой совести, как перед истинным, скажи мне, дед, веришь ты богу, в правду-матушку веруешь? — заговорил бродяга срывающимся голосом.
Поскреб дед в раздумье голову и, бросая в огонь валежник, не спеша ответил:
— Алтайцы — богу не молятся, у них дворы скотом ломятся. А наш русак, хоша просит вышнего, кола нет лишнего: кругом бегом… Это у нас в тайге така присказка. А я тебе, сударик, вот что скажу: бога я завсегда в сердце имею. И тебе советую. Понял?.. Вот что, мила-а-й…
Ванька мигает часто, молчит, потом медленно, точно сам с собой, говорит:
— Ну ладно… Ежели веришь, стало быть, бог есть, по-твоему?..
— Дурр-а-ак… За такое слово сто раз дурак… По самое это место… — цедит сквозь зубы дед.
— Ну ладно. Стало быть, есть, — заключает Ванька. — А где же он?.. Я ли ему не молился?.. Я ли не ползал перед ним на карачках? У святителя Иннокентия в Иркутском был. Ты ушутил при моих-то ногах!.. Идешь, бывало, в мороз ночью, вскинешь голову вверх, а там звезды, да месяц по небу ходит… «Господи, шепчешь, господи. Оглянись на Ваньку, пошли исцеленье. Чего тебе стоит, господи. Не дай загинуть!.. Душа моя, господи, душа опаршивела, коростой, как пес гнилой, вся покрылась…» Да ну плакать, да ну кувыркаться в землю, в снег башкой… Я, брат, слезоточив, из меня слеза даже неудержимо катится. Встанешь, утрешь рыло-то, да на небо взглянешь, а там все по-старому, только месяц смотрит на тебя да ухмыляется… А грех все на душе камнем лежит… — закончил он тихо и низко опустил голову.
— Да какой у тебя грех-от? Какие у нас с тобой могут быть грехи?.. Ну-ка…
Ванька деланно захихикал и торопливо, скороговоркой пробормотал:
— У меня, дед, грехов сорок мешков. Один грех продал — всех выпустил. Разбрелись который куда: кто по кабакам, кто по дуракам, а одного вот у вас на заимке пымали… Ххе… — и, помолчав, добавил: — Поди и грехов-то никаких нет на свете… Каки таки грехи бывают, ты знаешь, дед?..
— Как какие? — встрепенулся старик и, придвинувшись вплотную к калеке, стал подгибать по очереди корявые пальцы и перечислять монотонным, как у начетчика, голосом:
— Непослушание, нерадение, паки блуд, лихоимство, гордыня — дочь дьявола, злоненавистничество, и самый смертный грех: хула на духа свята…
— Ха-ха-ха! Здо-о-рово… Расписал, как размазал… А ежели какого зловредного человека жисти решить?.. Это как?.. Грех, али как?.. По маковке ежели фомкой кокнуть, ломиком? — И в голосе Ваньки заметен был хмель.
— Дуррак… Язви те!..
— Х-х-х-ха… — хрипел бродяга… — Не любишь?.. А ежели от которого, окромя зла, никакой корысти, как от гадины, тогда как? А?..
— Как никакой корысти? Ме-ельница!..
— Ну, вот хоть от меня, напримерича. Какой прок во мне? И какой я есть человек для миру?.. Я столь же миру-то нужон, как дыра в мосту… Вот и следовает раздавить меня, как таракана. И я так умствую, что тому человеку-то за меня, как за паука за доброго, ежели убить меня, сорок грехов убавится. Х-хы…
— Статуй этакий… Елыман, прости бог… Пей-ка чай-то, умная твоя башка со вшам. Оно лучше дело-то будет. Ошпарь-ка душеньку-то…
Чай пьют без сахару из деревянных чашек. Дед натолкал в чашку пшеничных сухарей и, прихлебывая, говорит резонно:
— Вот смерть придет, узнаешь, каки таки грехи-то бывают. Пей-ка…
— А что мне смерть? — оживился калека. — Нешто я боюсь смерти? Да хошь сейчас!.. Нашел чем пугать Ваньку… Я, дед, в прорубь бросался — вытащили, давился в лесу — веревка лопнула… А ты — смерть!..
— Ой, Ванька… Не торопись умирать…
— А как же жить-то мне, ты подумай? Ну, куды я?..
— Жисть-то нам единова дается. Эх, Ва-а-нька…
— Ну-к чо?..
— Жалеть, мотри, будешь…
— Я, брат, дед, подохну скоро. Чую, что околеть я должен невдолге: замерзну али так где окочурюсь… Что мне смерть?.. Харкнуть да растереть… Во!.. Не боюсь я ее вот ни на эстолько, — и Ванька прижал единственным пальцем кончик костыля.
— Ой, вре… — недоверчиво вставил дед.
— Вот те и вре, — передразнил калека.