— А далеко еще до Глаголева-то?
— А кто е знат… У нас не меряно… Верст поди с десяток набежит…
— С десяток?! — удивились мы.
— А кто е знат… Може, и мене… Ну, прощайте, пока…
Мы постояли с минуту и пошли дальше.
— А вы яичек свеженьких не купите, либо шанежек, — крикнула нам в догонку и, когда мы отказались, опять прозвенела серебристым молодым голосом:
— Ну, в час добрый!
И бегом — заторопилась к могилке.
Пока дорога шла у подножья холмов, по сухому месту, подвигались вперед быстро, но вот, одно за другим, стали попадаться небольшие болотца. Дорога совершенно терялась в них, а для пешеходов по обочинам налажены были, чрез бегущие тут ключи, переходы из жердочек. И, по мере того как болота попадались все чаще и чаще, путь становился трудней. Каждый из нас запасся по дороге хорошим колом и, балансируя, как по канату, перебирался по жердочкам чрез опасное место.
— Гоп-ля, гоп-ля-гоп! — выкрикивал отчаянно Петр Николаевич и на самом вязком месте неуклонно срывался в болото.
Отстал от нас изрядно:
— Эй, господа… я быстро не могу… я человек близору-у-кий…
Приходилось ждать.
А солнышко опять спряталось за тучи, и начал накрапывать дождик. На душе стало грустно и от только что виденной картины, и от плохой дороги, и от обложенного свинцовыми облаками неба. Ноги ныли, нервы от постоянного напряжения устали, стучало сердце. А время шло да шло. Уж скоро четыре часа, а заимки что-то не видно. Вот тебе и пять верст!.. Стали ругать лоцмана, заочно посылая его ко всем чертям.
— Господа, заимка! — крикнул Владимир, шедший саженях в пятидесяти от нас.
— Далеко?
— Нет… Версты две будет… С гаком…
— Тьфу, черт ее задави!..
Идем дальше, ругаемся.
Вдруг залилась собака, за ней другая.
— А ведь мы, господа, верст восемь добрых отбрякали, — сказал кто-то.
Собаки набросились, точно с цепи сорвались, и, несмотря на окрики и цыканье девчонки, сидевшей под окном домика, они до тех пор наскакивали на нас, задрав хвосты и скаля острые зубы, пока не съездили одну из них вдоль спины жердью.
— Девочка, а девочка!
— Ну, чо надо?.. — пропищала та.
— Глаголеву заимку знаешь?..
— Ну, знаю…
— Как пройти туда?
— Вон, э-эвона крыши-то выглядывают из леску…
— Тут и есть Глаголев?
— Как бы не так… Нет, брат, до него еще пошагашь. Это только еще Наумовска заимка. Дойдешь, спросишь…
— Как Наумовска, что ты мелешь?.. — возмутились мы, — нам же сказали, что от Бии верст пять до Глаголева…
— Вот те и пять… Нет, брат, пошагашь… Отседова верстов поди восемь будет…
Мы расхохотались ей прямо в глаза:
— Ничего ты не смыслишь, деваха!..
И пошли по дороге вперед. А побитая собачонка изловчилась-таки подкрасться сзади и сцапать за ногу отставшего Петра Николаевича. Хамкнула и, поджав хвост, быстро отскочила в кусты. Тот ахнул диким голосом, торнулся носом, вскочил, опять упал и тогда только закричал, как заплакал:
— Господа… погодите… я пенсне обронил…
Но ждать мы не желали.
Вася крикнул:
— Скорее идите… Вы нас погубите… Ночь на дворе, а тут волки бешеные рыщут по болотам…
— Серьезно?! — стонет Петр Николаевич и, не дождавшись ответа, подбирает повыше полы и рысью догоняет нас.
Действительно, стало темнеть: время предосеннее.
Сразу же за заимкой болота кончились, и дорога, опушенная буйным кустарником, пошла в гору и скоро врезалась в молодой лиственный лес, за которым синели вдали таежные дебри. Шли быстро. Страшно хотелось есть, но желание скорей достичь цели подбавляло нам силы и бодрости. Подсмеивались над собой, над шустрой девчонкой, над лоцманом, и все были уверены, что видневшаяся вдали заимка и есть не что иное, как глаголевский рай.
А вот и лесок. Стоит себе, притих, нахмурился.
Дорога опять стала грязной, и мы направились возле нее, по опушке.
Ранняя здесь осень успела уже наложить руку на теряющие свои ризы леса. Пред этим были два-три утренника. Кой-где поблекла травка, стали желтеть помаленьку да осыпаться листья берез и осин. Зато боярка да бузина с рябиной стояли разрумяненные всеми цветами теплых тонов от ярко-кирпичного до густо-фиолетового, почти сизого. И гроздья их свешивались красными шапками, как бы приглашая сорвать и отведать впитанные ими лучи солнца, запах ветра да соки земли.
Костяника так рдела на яркой зелени лесной травы, что даже и в сумерках бросалась в глаза своими холодными, алыми, как кровь, ягодками. Срывали и ели, чтоб утолить жажду. Вдруг лесок разбежался в стороны, и сразу, по склонам увала, встала перед нами заимка. Все здесь жило, двигалось. Множество коров толкались тут возле домов и домишек. Сновали собаки, храпели, помахивая хвостами, лошади. Бабы с подойниками и ребятишки суетились, галдели. Мужиков не было видно. Впрочем, под окном одной заимки бородатый дядя обихаживал, с молотком в руках, сенокосилку. Кой-где в окнах мерцали огоньки. А тут же почти рядом, в ложбине, за мостиком чрез речку, виднелся обнесенный новым дощатым заплотом участок земли и среди него два «справных» — дома.