Мы сразу догадались:
— Наконец-то Глаголев.
Очень обрадовались. Вася подбоченился, заулыбался и, чтоб, попробовать голос, запел весело:
Мы тоже, кто как умел, подхватили и, радостные, направились было к тем домам, но Петр Николаевич, человек во всех отношениях премудрый, сказал:
— Не лучше ль нам справиться, пустят ли туда ночевать?.. Эй, тетенька, а тетенька! подойдите-ка на минутку.
Тетенька одернула подол, подошла. А потом подошел и волосатый дядя.
— Ведь это, если не ошибаюсь, Глаголева заимка?
Мы стояли, улыбались и нетерпеливо ожидали утвердительного ответа.
Баба молча почесала зад, а дядя кашлянул в кулак, зевнул не торопясь, взглянул на нас искоса, спросил:
— А вы кто такие сами-то?
И опять пришлось «начинать сначала».
— Да эта заимка Глаголева, что ль? — почти крикнули мы.
— Которая?..
— Да вот…
Повернул опять, не торопясь, голову, посмотрел прищуренными подслеповатыми глазами на белый заплот, и так же медленно перевел глаза на нас:
— Вот эта? — указал рукой.
— Ну да?! — горячились мы.
— Дак вы кто такие сами-то?..
— Тьфу!.. Тетенька, милая, хоть ты скажи, бога ради…
Та утерла проворно нос указательным пальцем и бухнула:
— Нет, еще до Глаголева упрешь, мотри… Рубаху-то выжмешь…
Мы так и присели от изумления и тупой злобы ко всему на свете.
Петр Николаевич пожелтел сразу — что случалось с ним всегда, когда он злился, — и, взглянув чрез пенсне в плутоватое лицо бабы, унылым голосом, не без яда, сказал:
— Чтоб вам, тетенька, типун на язык за ваши слова.
Та, усмехнувшись, ответила:
— В ефтом разе уж мы не виноваты… А только что до Глаголева еще верстов пять будет…
Мы стали втроем совещаться — как быть, а Петр Николаевич продолжал в том же духе:
— А у вас, тетенька, муж есть?
— Неужли — без мужа… знамо, есть…
— Чтоб у него борода отсохла, тетенька…
— Вот дурной… Да чо ты, в уме?.. Ха-ха-ха… Ну и дурно-о-о-й…
— Да ка-а-к же, — хнычет Петр Николаевич, — обида ведь: перли-перли, верст десять пробухали; я глубину всех болот перемерял, в речке выкупался, иззяб, кушать хочется, и вдруг — пять верст еще… У-ю-ю-ю… — и Петр Николаевич сокрушенно закрутил головой…
Мнения разделились. Я да Вася во что бы то ни стало решили доползти до Глаголева, — все одно: день потерян, а путешествие в тайге ночью интересно новизной впечатлений, — а двое других настаивали переночевать здесь, чтоб утром, чуть свет, тронуться в путь.
Мотивировка их сводилась всего к двум словам:
— Ночь… тайга…
А для нас двоих, наоборот, это-то и служило приманкой. Наконец нам удалось склонить Владимира, а за ним должен был подчиниться решению большинства и Петр Николаевич.
Распрощались.
— А то ночевали бы… у нас ноне слободно: хозяина нет… — сказала тетка, обхватив руками прущую наружу грудь, и насмешливо улыбнулась.
Однако пошли.
— Мотри, никуда не свертывай… Они будут, сверточки, а вы все прямо, все прямо; да на леву сторону все посматривайте… Огонь на горе увидите — тут тебе и Глаголев живет.
Когда прошли шагов двадцать, Петр Николаевич, хлопнув ладонью сначала по одному карману, потом по другому, вынул записную книжку с карандашом и, остановившись, крикнул, стараясь придать игривость своему плаксивому голосу:
— Эй, тетенька!..
— Ну, чо еще?..
— А как ваша девичья фамилия?
Мы шагали втроем дальше; а тетка рассыпалась мелким смешком и весело закричала:
— А подь ты от меня!.. Стеклянные твои глазы… Просмешник…
Мы хотели было раскатиться хохотом, но, вспомнив, что Петр Николаевич человек премудрый и что не зря же он допытывает тетку, от смеха, по молчаливому уговору, воздержались.
У заимки, в полугоре, сумерки только что наступили, но в низине, куда мы спустились, чувствовалось, что чрез полчаса, много — час, наступит ночь.