…За ней другая, третья.
— Стой! Назад! Левей! — орали во всю мочь с берега. Куда тут… Шквал разве допустит?
С треском, как скорлупа под каблуком, разбивалась ладья за ладьей, обломки их кружились в водовороте, а люди сразу исчезали.
— Назад! Назад! — до хрипоты кричали обезумевшие, и он, мальчонка, скуля и плача, тоже надрывался в крике:
— Назад! Тятенька, назад! Миленький, назад!
Помнит дед, как в ужасе все метались по берегу, махали платками, сбегали вниз, чтобы чем-нибудь помочь, и море сметало их разъяренным валом. Тридцать лодок разбилось, больше сотни народу убавилось, богатырь к богатырю, кряжи.
Все это ясно промелькнуло теперь в мыслях деда, и он как-то сразу пал духом и ослаб.
— Мавра… Подсоби-ка…
Еле передвигая трясущиеся ноги и громко сопя, дед побрел домой. Добравшись до избы, он еще раз посмотрел на море, что-то прошамкал посиневшими губами и безнадежно махнул рукой.
Прохор ахнул и, очутившись под ладьей, оцепенел. Враз остановилось дыханье, и ему представилось: кто-то сгреб его за ноги и с силой тянет на морское дно.
— Смерть… — с ужасом выдохнул Прохор и, чтоб вынырнуть на поверхность, хотел ударить руками об воду. Но руки до боли крепко впились в канат, и Прохор наконец понял, что прилип ко дну ладьи.
«Михайло», — ярко, ослепительно всплыл перед ним образ сына, и сердце Прохора облилось кровью.
Дно ладьи, подобно своду, опрокинулось над Прохором, а оставшийся в ладье воздух упруго давил на воду и препятствовал ей залить заключенного в склепе рыбака. Под ладьей было как в пещере.
— Михайло! — твердо крикнул Прохор. Но голос его и не его, чужой, глухой и слабый, едва прозвучав, упал в бурлящую под Прохором воду.
— Михайло… Эй! — напрягая всю силу легких, вновь крикнул он и прислушался.
— Смыло, — уронил Прохор; он освободил левую руку и вытащил из-за голенища нож с большим костяным чернем. Взяв нож в зубы, он опять поймал левой рукой шкот, а правой схватился за черенок ножа.
Тук-тук, — постучал он чернем в дно. Ответа не было.
«Конец…» — подумал Прохор. И еще раз постучал, сильнее.
Он открыл рот и замер в ожидании. Вдруг чуть слышно зазвучало дно ладьи. Прохор передернул плечами, крякнул. Стук вновь раздался, ясный и определенный. Прохор прошептал: «Жив… За перегородкой», — и, освободив руку, перекрестился.
Ладью подбрасывало и опускало вниз, вода лизала спину Прохора, разливалась холодом по всему его телу. Не узнать было, куда несет ладью: к берегу или в море. Из-под ладьи не слышно бури, лишь всхлипывала, бурлила внизу вода. Руки Прохора стали уставать. Он начал шарить во тьме. Ага, снасть… Пыхтя и отдуваясь, он опоясался вокруг талии, а оставшийся конец прикрепил к ребру ладьи. Повиснув на снасти, он убедился, что может дать свободу рукам. Хорошо было бы точно так же подхватить ноги, шею. Но Прохор утомился в возне. Его стало клонить ко сну. Он закрыл глаза, зевнул. В голове шевельнулись думы, и потекли, и взмыли перед Прохором одна мрачней другой. Он вспомнил, что в кармане есть бутылка спирту.
— Вог она, — проговорил Прохор и жадно отхлебнул.
— Опростоволосились мы… Эх, черт! — Прохор сжал кулаки и, раздувая ноздри, скрипнул зубами. — Погоди! Живьем не сглонешь…
Прохор в теплом пиджаке, но веревка давила поясницу, спина рыбака стала затекать. Он попробовал подтянуться ближе к корме, где было сиденье из двух толстых, прикрепленных к бортам, плах. После долгой, упорной работы ему удалось наконец подлезть под плаху, и он, лежа на ней как на полке, прижался к борту и дал уставшему телу отдых.
— Добро… А ну-ка!
Он проглотил еще добрую порцию спирта и долго лежал с закрытыми глазами, чуя, как загулял в крови огонь. Раздался стук. Прохор улыбнулся, крикнул:
— Мишка!.. Миш… Дожидай!.. Не робей.
Хорошо бы под голову подушку и укрыться шубой. Почему он залез сюда? Ха-ха… Ну что ж… Вот проспится, пойдет домой. Дождь, должно быть, на улице… Кто это стонет? Ну пусть стонет… Пусть скрипят чайки… А вот тюлени… тюленей жаль. Плачут… Когда шло на них с берега стадо тюленей, Прохор лежал за камнем с чекушей в руках. Прохор помнит, как подымалась его рука и раз за разом валила тюленей метким ударом в лоб. Целая гора была их уложена. Прохор стоял по колено в крови, рука его онемела от беспрерывной работы, а тюлени теплой барахтающейся массой ползли с острова к морю, подставляя убийцам лбы. Сосед Прохора сказал: «Плачут, твари». Прохор взглянул пристально в выпуклые черные глаза раненого, перевернувшегося вверх брюхом тюленя и Увидал, как действительно из тюленьих глаз катятся слезы.