Николка, глотая слюни, хотел еще кольнуть отца каким-нибудь обидным словом и уж рот раскрыл, да в это время корова просунула из хлева голову и лизнула Николку в самый нос.
— Ксы! — крикнул он и утерся рукавом.
Отец закатился дробным смехом и, протирая кулаками глаза, засюсюкал:
— Очень хорошо умыла тебя корова!..
— Хе-хе!.. — зло ответил Николка. — Ты хорошо выпил, а я хорошо закусил коровьим языком… Пссс!
Старик опять захохотал, потрепал по плечу усевшегося рядом Николку и достал из сундука четверть.
Николка жадно проглотил поданную ему чепурушку водки и почамкал губами.
— Самое слядко, — сказал он по-русски. Отец угостил его еще.
Николка скоро охмелел. Он то хохотал и затягивал песню, то жаловался на свою судьбу и горько плакал:
— Кто я? Корова ли, олень ли? Пастух я твой!..
Старик протяжно рыгнул, покрутил пальцем возле своего лба и сказал:
— Вот здесь у тебя заслабло… А то я тебе сказал бы… Хе-хе-хе…
— Чего толковать-то!.. Ты богач, Василь Иваныч… Я бедняк, Николка. Что зря болтать… Вот скажи, где твое золото.
— Стану подыхать — скажу.
— Когда ты подохнешь?.. Не скоро еще ты подохнешь… Надо правду говорить… Чего толковать-то!.. Кабы не съел твоей души шайтан, тогда бы…
— Ну? — вплотную придвинулся к нему старик и хрипло задышал.
— Ты золото один жрешь… Смотри, лопнешь!.. Надо правду толковать… Околеешь — неужто с собой возьмешь?
— Не возьму… и тебе не дам!
— Тьфу! — плюнул Николка.
— Тьфу! — плюнул старик.
Потом, подобрав свои жирные губы и досадливо сморщившись, старик сказал:
— Хорошо, когда золото есть. Лучше, когда нету… Брось!.. Не проси, не надо…
— Пошто толкуешь!.. Худо толкуешь!.. Надо!.. — крикнул Николка и ударил кулаком по туесу с маслом.
— Эх, Николка!.. Большой ты дурак, Николка… Пропадешь с ним, Николка… с золотом…
— Я и так пропал… Чего там? Ты погляди, с тебя сало топится. Я худой, как вяленый коровий хвост… У тебя шуба, как дом, а у меня что?.. А?.. — Николка скривил рот и всхлипнул.
— Кабы у тебя был тоньше лоб, мои слова влетали бы в твою голову, как в улей пчелы…
Водка мало-помалу убывала. Отец и сын говорили теперь оба враз, и их пьяный говор переходил порой в пронзительный бестолковый крик. Они то крестили большим крестом вокруг себя, чтоб прогнать сновавших тут шайтанов, и свирепо плевали на них, попадая друг другу в лицо, то вдруг вскакивали, схватывались за руки и, пристукивая подгибавшимися ногами, топтались у костра и гнусаво выкрикивали:
— Ехор-ехор-ехор-ехор!..
Но, утомленные, вновь опускались на землю и тяжело пыхтели, отирая пот.
Уж огонь в камельке потухать стал — якуты пьют. Угли чахнуть начали — пьют. Поседел костер от пепла, ветер чум выстудил — кончили якуты пить. Как сидели, сложив ноги калачиком, так и повалились на бок, и, соткнувшись головами, захрапели.
Долго спали отец с сыном. Коровий рев и овечье блеяние не могли прервать их сон. Не слыхал Николка, пастух отцовских стад, как баран бодал его наскоком в спину, не слыхал, как пролезшие в чум коровы одурело мычали над ним, прося корму и пойла. Разбудил Николку стон отца. Страшно, дико стонал отец.
Николка вскочил, отпихнул прочь пустую четверть, крикнул:
— Ты!.. Старик!..
— Вина!.. Скорей беги… Смерть!
Николка подхватил два покатившихся золотых, выскочил на улицу и заработал ногами к селу.
Когда Николка прибежал назад — отец был мертв.
У Николки поднялись дыбом волосы, зарябило в глазах, он опрометью кинулся из чума.
Прытко-прытко — только елки мелькают, побежал опять в село, со страхом озираясь — не гонится ли вслед ему мертвец.
Вот уж два года прошло, как схоронил Николка отца.
Живет он на краю села, в большом пятистенном, под железом доме. В одной половине — торговая лавка, в другой — он с сестрой. Торговлю ведет сестра, а Николка все время ездит по улусам, высматривает себе хорошую бабу и часто запивает горькую.
Жиру в нем прибавилось, походка изменилась, серое лицо посвежело и стало лосниться.
Хорошая пошла у Николки жизнь. Тряхни кошелем — что захочешь и на тебе!.. Тряхни кошелем, звякни золотом — любая девка тут как тут.
Николка во вкус вошел. Шуба у него лисья, доха оленья. Пальцы в золотых перстнях, часы с музыкой.
Счастливый якут Николка! Видно, когда он родился — медведь в берлоге рявкнул. Да как же не счастливый?
Когда кончится у Николки серебро да золото, пойдет он потайным поздним вечером сам-друг с лопатой, разыщет тайную, заповедную сосну кудластую, колупнет раз-другой — ему и будет!