Петр шел теперь прямо на север, к океану. Он хотел встретить там рыбачью артель и все разузнать о промыслах.
«Ерунда!.. Обман! Какой я, к черту, рыбак! Для брюха это… Ерунда!» — раздумывал он, глядя под ноги на скрипучий снег. Потом вдруг вскидывал голову, срывал шапку и дико орал улыбаясь:
— Здорово, богиня приполярных стран!.. Так потягаемся, говоришь? Ну, ну… Люблю я это!..
На его нарте лежат шкуры настрелянных в пути песцов, лисиц. И чем дальше он углубляется на север, тем больше видит зверья, непуганого, доверчивого.
Он, утомленный, кончает свой путь поздно вечером. Когда ночь тихая — спит в двойном, из оленьих шкур, мешке, прямо под открытым небом, но при ветре — лучше поставить легкий, из брезента, чум.
По субботам бреется. Садится у костра и, посматривая, как в зеркало, в широкий клинок кинжала, говорит:
— Ишь оброс. Чисто цыган. И до чего глуп волос: зимой вся растительность умирает, а он прет, да и никаких. Чудно.
Побреется и вновь в клинок:
— Пригож, ей-богу пригож! Чисто Еруслан Лазаревич, — сказала бы нянька. «А росту в тебе — без трех вершков сажень. А лицом упрям, чист. А глазыньки у тя навыкате, черные, орлиные. А брови у тя — соболиные. А годков-то те…»
Он встряхивает плечами:
— Сила! Ух, и сила ж…
Ему иной раз хочется пройтись колесом вокруг костра или побарахтаться с парочкой медведей.
Глава вторая
Чем ближе к океану, тем короче день: солнце в розоватом тумане едва выползало из-за горизонта, и над тундрой дремали сумерки.
Петр знал, что это — начало длительной полярной ночи. Он чувствовал, что его душа начинает тосковать, постепенно во все тело прокрадывается лень, голову одолевают мрачные мысли. Но он не дает померкнуть духу:
«Посмотрим, кто — кого…»
Стояли морозы. Но вот подул с севера ветер, поползли от океана лохмы туч, мороз сломился, хлопьями стал падать снег.
Петр начал готовиться к пурге, страшному бичу тундры. Однако опасения не оправдались: снег к утру кончился, туча проплыла на юг, и перед его глазами на прояснившемся горизонте замутнели, как призраки, едва намечавшиеся цепи поседевших гор.
— Вот оно что: день-другой и… — бодрым голосом сказал Петр и пошагал к горам.
Сугробы задерживали путь. Как лось, напрягал он сталь мускулов и лишь на десятые сутки, к вечеру, очутился между скал.
Хорошо развитый слух его уловил странный, непонятный шум, словно где-то вдали плескалось море, шуршали льды.
Ночь протекала в томительной тревоге. Но Петр все-таки сказал себе:
«Я победил пространство».
День встал серый, как предвечерний час.
Сквозь ущелье Петр вышел на берег. Пред ним лежали безбрежные ледяные поля, засыпанные снегом. Кой-где бурели полыньи, над ними плоским облаком плавали туманы. Местами виднелись ледяные бугры. Небо серое, низкое.
Дотемна, до крайней усталости Петр шел без отдыха, когда же остановился на ночлег, небо над ним заколыхалось. Петр привык к «сполохам», — как называли здесь северное сиянье. Сгустившаяся тьма стала озаряться трепетным голубоватым светом, как от длительной далекой зарницы. Петр зорко всматривался в кайму берега, который необходимо ему завтра осмотреть и во что бы то ни стало отыскать людей: запасы пищи требовали пополнения, надо наловить рыбы — обратный путь далек.
А главное…
«Люблю все-таки людишек! Ей-богу, люблю… Хоть бы какого обормота отыскать да парой слов перекинуться… Найду! Не может быть…»
Однако двое суток он тщетно искал какой-нибудь признак человеческой жизни. А сколько было обманных радостных минут. Нашел! Вот чернеет в белом берегу изба, курится дым.
— У, проклятая!..
Это черный обломок скалы торчит из сугроба, снежный вьюнок, вихрясь, шалит, как дым.
Злоба рвалась бомбой, растекалась унынием. Но бодрость брала верх:
— А все-таки найду!
На третьи сутки утром, когда стало рассветать, Петр сидел, согнувшись, у костра и ворошил в котелке упревшую кашу. Его как будто позвали. Он быстро обернулся. Тихо, никого нет. Он приподнял голову и внимательно водил взглядом по карнизу скалистого берега. Ага! закопченный дымом снег. Да, несомненно, жилье. Бросил ложку, побежал. Хорошо проторенная тропинка — звериный след. С камня на камень она вползала вверх, к жилью, и на ровной площадке заворачивала за серый выступ Скалы. Очевидно, жилище без людей, заброшенное рыбачье зимовье. Сердце Петра испугалось.
В зимовье, за дверью, — отрывистое тявканье, звериный визг и грызня.