— Да сам с собой, себя ругал: забыл дверь в сенцы припереть — снегу намело.
— Так, так… — откликнулся Федор. — Куда ж ты собрался, желанный? Ты, слышь, не убегай далеко-то.
Петр шел быстрыми шагами, чем дальше, тем быстрей, словно боясь погони, но вдруг остановился.
— Ха-ха! Страх! Сегодня же лягу с ними спать… Страх.
Смех, ложно прозвучав, растаял. Кругом завихаривали белые вьюны, над головой низко висели тучи, волоча сизой шерстью по земле.
Петр тревожно стал прислушиваться к себе: что-то назревало внутри, укреплялось, пускало корни.
«Вернусь, тяпну спирту».
Он оглянулся. Вихри, игриво бесясь, застилали зимовье. Он не знал, сколько отошел: может — версту, может — пять шагов.
Ноги увязали выше колен, снег скатывался с меховых длинных унтов, не попадая за голенища. Вскоре он почувствовал усталость, заныли крыльца, задрожали колени.
— Что за черт! Кажется, захварываю. И зачем я залез в сугроб?
По укатанному ветром снегу, вихрясь, скользила низом метелица.
— Поземок начался. Пурга будет.
Он вышел к берегу океана. Там, в белой мгле, тоже завихаривал поземок. Седой, косматый, он полз низом по всему необозримому простору, обшаривая снежные суметы, впадины, взлетал на горы льда, вздымался крутящимися вихрями и, подкравшись к Петру, стегал в лицо снежной пылью. Петр взобрался на скалу, черным камнем спускавшуюся к океану, и недвижимо встал на ней, как истукан. Ему люба ожившая природа: смерть кончилась, взметнулся ветер, скоро разразится пурга. О, пурга! Страшный бич всего живого, гибель оплошавшему в тундре человеку! Но здесь, когда под боком пристанище, где можно отсидеться, — она только любопытна.
— Го-го-го!.. — заорал во всю глотку Петр. — Гой, ты! Иди, брат, старуха, иди! — И, как помешанный, замахал руками. — Да здравствует жизнь, движенье, суматоха!
Ему не раз доводилось отсиживаться в тундре в яме, как ореху в снежной скорлупе; он сам тогда вызывал на бой пургу, мерялся с ней силой и всегда торжествовал победу. А вот теперь…
— Ну и хорошо же, черт тя ешь, жить на свете… Люблю! — воскликнул Петр, наблюдая пляску вихрей, и сам удивился, что прежнего радостного порыва в сердце не было и иссяк в голосе металл.
— Да здравствует пурга!
Ветер шел толчками — то стихнет, то ударит. На горизонте, где океан, копились белые облака, тучи давили землю, и полдневный час казался вечером. Вихри все чаще и чаще взмывали впереди. Словно белые привидения, они таинственно толпились по сумрачному простору, раскачивались, падали плашмя и вновь всплывали, наскакивали друг на друга, сшибаясь лбами, как шаловливые козлы. Или, схлестнувшись в кучу, крутым винтом взвивались вверх и, шумно буровя воздух, бесследно исчезали. А им на смену спешили другие, такие же неуемные чудодеи, чтобы снова сцепиться в бесовский хоровод и мчаться и нестись куда попало.
Петр растерянно стоял, наблюдая их игру.
— Покойники, — вдруг неожиданно для себя уронил он слово.
А за словами родился образ: те двое, Андрей да Михайло — мертвецы.
Он почувствовал как весь дрожит: вихри забросали его снегом, позёмок навил возле ног сугроб, ветер распахнул парку, знобил тело.
«Андрей да Михайло — вихри — покойники…» — бессвязно толкалось в голове.
Он подумал про могилы. Здесь вечная мерзлота, землю ломом не пробить — кремень. Надо в пещеру. Вот сгинет пурга, уляжется ветер, замрет простор, тогда Петр отыщет хорошую пещеру в расселине скалы и замурует их, двух братьев по судьбе, Андрея да Михайлу — мертвецов; снаружи поставит огромный крест. Пусть смотрят звезды. И если увидят — что они скажут, что подумают?
«Надпись надо».
Да, Петр напишет на кресте твердые слова. Он напишет кратко, значительно. Он поведает о том, как побеждают сильные и гибнут слабые духом.
«А что ж, в самом деле, скажут звезды?»
Чтоб согреться, Петр надбавил шагу и, налегая грудью на ветер, спешил домой. А вот и зимовье. Петр деловито осмотрел его снаружи: плотно прижатое к скале, оно казалось несокрушимым. Закрыл ставни окон, крепко приперев жердями. Нарту вдвинул в щель меж скал. Валявшиеся кадушки с ведром и рыболовные снасти: сеть, подсеток, сак — втащил в сенцы.
Огляделся по сторонам. Ни темнело, ни светлело, все тот же стоял сумрак.
Поземок без устали мел белой пылью. Влекомый по насту снег шелестел, как песок, ровным шелестом. Вьюнки что-то лопотали и едва внятно повизгивали. Все так же, порывами, толкался в скалы ветер.
Где-то вдали, очевидно за каменным кряжем, шумел океан, шуршали и потрескивали, ломаясь, льды.