— А раз так, у меня должен быть свой путь. Я человек, и во всем равен им.
А сердце все-таки по-детски тосковало:
«Солнышко! Где ты? Спасенье в тебе одном!»
Петр весело сказал:
— Все будет хорошо! Вечером устрою вам праздник. Слышь, старик?
— Ох, батюшка ты наш!.. Как не слыхать?.. До праздников ли?
— У меня есть спирт, старик… Есть вино для Марьи. Выпьем… Больше, чем полагается! Идет?
Рыбак опять заплакал. И не понять было Петру эту причину его слез.
— Жратвы-то мало… вот чего!
— Не бойся… все будет хорошо. Верь!
— Спаси тя бог!
— Конешно, конешно, — жадно подтвердила старуха, следя, как Петр крошит в котелок ржаные сухари.
Чай пили молча. Петр был задумчив. Иногда сдвигал брови, судорожно схватывал заросший волосами подбородок и сидел так в немом оцепенении несколько мгновений. Зорко следивший за ним Федор пугался, ставил чашку и, вздыхая, осенял себя крестом.
Марья сидела-сидела, вдруг хихикнула.
— Мишка приходил… племенничек… Во снях это. А то, может, не во снях… было — не было… Я, говорит, раб божий Мишка… А это, говорит, раб божий Андрюшка… А ты, Машка, дура!.. Троица, Христос воскресь… Было — не было.
— Пей, чего мелешь! — крикнул Федор и ткнул ее в бок.
Марья посмотрела на него тусклым, как льдина, взглядом.
— Умрем мы, — и заплакала.
Рыжие с проседью волосы ее растрепались, свисли на лоб сосульками.
Большая скука была в избе. Жизнь отсутствовала. И трудно было ее создать. Петр дал рыбакам по глотку спирту, выпил сам.
Время спросить Федора о той загадке в ночи, там, в сенцах с мертвецами. Нет, лучше отложить до веселого вечера. Если не подымется пурга — вечер будет веселый, последний вечер перед днем…
Петр взял топор и вышел. Морозный с туманом день. Серый, безрадостный свет, мертвая тишь.
«Это хорошо, — подумал Петр, — погода установилась надолго».
Принюхиваясь, поджав лапу, стоя на дыбках у камня, песец сторожко смотрел на человека.
Петр обрадовался, посвистал, поманил его, как собачонку. Песец оскалил зубы, заворчал и по-собачьему тявкнул.
— Жалко мне тебя, бесенка… голодный.
Ему вдруг захотелось поймать зверька, чтоб приручить, но затея показалась бессмысленной: «Поздно!»
И враз выстрелил из револьвера. Песец кувырнулся, а два других скакнули из-за камней, хищно взлаяли и, поджав хвосты, бросились бежать.
Петр поднял за шиворот мертвого песца. Белый, с голубым отливом, крупный.
— Дорого бы, парнишка, взял за тебя! А теперь на кой ты прах? Лежи! — и швырнул его.
Потом сел на камень, закурил трубку. Табак показался противным, бросил. Встал и долго ходил перед зимовьем взад-вперед, заложив за спину руки, повесив голову. Колени тряслись, шумело в ушах, ломило где-то внутри, под глазами.
«Авось выдержу… Три-четыре дня. Авось найду…»
Взглянул со скалы направо. Туман осел, даль была прозрачна. Внизу лежала равнина покрытых снегом льдов. Вновь поднял песца, пытливо всматривался в мертвые, с молочным налетом, глаза его.
— А ну, парнишка!.. Голодная божья тварь! Сердишься на меня? Или рад? Скажи! Я думаю — рад. — Он прижал к лицу пушистый мех зверька и, улыбнувшись, вздохнул:
— Прощай, брат! А верней всего — до свиданья!
Робким светом кой-где замерцали звезды.
Косясь на окна избы, Петр бесшумно выкатил нарту, смазал салом полозья, проверил постромки. А сам загадочно улыбался и все потряхивал насмешливо головой:
— Плюс — минус… Маятник раскачивается… Надежды на него нет… Камень всегда падает книзу, определенно… Комик… — и еще какие-то странные ронял слова, сам того не замечая.
Когда кончил с нартой, снял шапку, огляделся.
Хорошо кругом. Все небо усыпано звездными огнями, ночь будет тихая, волшебная. А если выплывет на вольный простор месяц заголубеет божий мир и все пути посеребрятся.
— Плюс — минус… Бесконечность… Единица, деленная на нуль. Пять патронов… Довольно! Праздник… Миф.
И с этим осколком мысли пошел к больным.
Глава тринадцатая
— Ну, други, свету не жалей! Свечей наделал много. Открываем вечерку. У вас как — вечерка называется?
Петр зажег четыре свечи, расставил их в самодельных из чурок подсвечниках по углам избы, а три свечи привязал на равном расстоянии к веревке, протянутой под потолком из угла в угол.