— Чисто лиминаций, — взбодрился Федор.
— Заутрень!.. Христос воскресь, — перекрестилась Марья, острое, сухое лицо ее расцвело.
Петр бросал в горящую печь дрова:
— Эх, братцы мои, братцы! Хоть раз плечами тряхнем, забудем горе… Радости нет в нашей жизни… Эх, возрадуемся хоть раз!
Рыбаки не приметили отчаяния, прозвучавшего в беспечном выкрике Петра. Он развел спирт водой до вкуса водки и поставил на широкий, придвинутый к рыбакам стол.
Появилась крутая горячая каша, появилось варево из копченого мяса с луком, перцем. Вкусный пар клубился над котелками.
Рыбаки глотали слюни, глаза их блестели, бегали от яств к вину.
— Выпьем! — скомандовал Петр. — Я сегодня в ударе: буду много говорить. Я все покорил: пространство, стихию. И последнее испытание мне дано. А какое — узнаете сами…
Рыбак проглотил водку, забодал взъерошенной головой и, гогоча, потер грудь:
— Быдто Христос проехал!.. Кхе!
Марья смачно сосала вино, причмокивая языком:
— Еще, Петрованушка, еще!.. Скусно!..
— Выпьем, други, за радостную встречу!
— Андель божий, спас ты нас!
— Выпьем за встречу… Я черт, не ангел! Не пугайтесь, не пугайтесь! Я человек! Я — Люцифер!
— Хы-хы-хы, веселый ты парень! Ей-богу, право! — пододвинул чашку Федор. — Плесни-ка… дюже обжигает.
— Выпьем за Люцифера! Я — Люцифер, носитель света. Я был с богом. Хочу восстать. Бог и природа для меня — одно.
— Одно, батюшка, одно!
— Впрочем, вы ничего не понимаете. Говорю не для вас. Говорю для своих ушей, а оттуда… по ниточкам в сердце, в мозг. От языка в мозг, поняли? Обратный ход. Это разве нормально? Пей, старик, пей! Значит, кто-нибудь другой говорит, тот, кто во мне. Вдвоем, значит: я и он. Поняли? Эх, ни черта вам не понять!.. Пей, что ли!
— Хы-хы-хы!.. Смышленые твои речи.
Похлебку с луком ели алчно, кашу чавкали старательно, но все еще десны болели, зубы шатались, рыбаки стонали, охали.
— Пей, старик! Марья, пей! Будем громко говорить. Надо орать в тыщу глоток в этом крае молчанья, надо песню ударить, да так, чтоб чертям было тошно!
— Хы-хы-хы!.. — скрипел старик.
— Хе! — понравилось и Марье: — Чертям тошно!
— Ну, послушайте, спою вам красивую песню.
Поет ее варяжский витязь, богатырь… Это в Питере, в театре, в опере. Слыхали про театр?
Торопливо и кратко передал им сказку про Садко, вышел на середину и, представив из себя варяжского витязя, запел:
Грустно, плавно катился голос из широкой груди Петра. Рыбаки разинули рты и замерли.
Пламя ближних свечей заходило, заколыхалось. Рыбаки начали приподыматься, опираясь о кровать, а их удивленные глаза готовы были впрыгнуть в гремевший рот певца.
Когда загрохотал на верхах и грянул громом его голос: «Отважны люди стран полночных!!» — звякнули, затряслись стекла, а Федор лягнул ногой и с хохотом опрокинулся на кровать, заткнув пальцами уши. Марья замахала руками, залилась безумным смехом.
Петр оборвал.
— Животные! — пробурчал он под нос, сел за стол и сердито облокотился.
«А ты думал — люди? Вши!..» — прошипел под столом Васька.
Рыбак поднялся и, утирая с гноившихся глаз смешливые слезы, сказал:
— Вот так это глотка!.. Ну и орешь! Вот так же у нас дьякон, отец Вострофуил… Нажрется, бывало, пьяный и начнет рявкать. Так от водки и подох… Вострофуил-то…
— Подох, царство небесное, — перекрестилась Марья.
Петру хотелось рвануть, опрокинуть стол, но вовремя сдержался.
— Ну, друзья-приятели, выпьем еще! Чего нам не веселиться? Все равно!
— Пить так пить, а не пить так не пить, — скаля последние гнилые зубы, засмеялся подвыпивший Федор. — А вот ты нашу послушай, мужичью. Машка, зачинай!
— Я не смею.
— Зачинай!
— Язык толстый… Больно мне…
— Полудурок!..
нутряным ржавым голосом заскрипел рыбак, пристукивая в пол пяткой.
— Машка, подхватывай! Петрованушка, вали громчей!