«Ты погиб… Ты бросил людей… Ты погиб, погиб…»
Глава четырнадцатая
На четвертый день работники ближней рыбалки встретили изнемогавшего, полуживого человека.
То был Петр Лопатин.
Сначала приняли Петра за выходца с того света, за гостя из заклятых пещер, где лежат черепа «белоглазой чуди», — до того необычен был вид его.
Не вдруг артель добилась от Петра, кто он. Его слова были сбивчивы, взгляд мутен. Но мудрый старец Данило взял его лаской, своим спокойным, тихим голосом. Напоил крепким чаем, дал «перцовки», обогрел…
— Идите скорей, не медлите… — проговорил очнувшийся Петр. — Там погибают!
— Где?
— На-ка, прими фины… Эй, милый! — Данило лил ему в рот разведенный хинный порошок. — У нас, брат, всяка стремлюдия по этой части есть. А главное дело — фина. Вот когда кровища заиграет, хлобыснешь чуток это фины-то, оно и легче. Легче да легче, так и оклемаешься.
Петр крепко заснул. Когда проснулся, не мог сообразить, где он, кто эти люди, вдруг захохотавшие.
— Вот как, брат, послалось тебе!
— Долго? — спросил Петр.
— С полден завалился, да еще день продрых, а теперича уж другой вечер. Вставай ужинать.
Но Петру не до того.
— Ушли?
— Кто, ребята-то? Знамо!
Артель веселая, молодая. Единственный старый человек — артельный уставщик Данило. Сухой, высокий, с ключом за поясом, долгобородый.
Он сел у ног Петра и сгорбился:
— Четверо туда ушли, с припасом.
Петр растрогался. Ласково поглядел на старика.
— А то как? — поднял тот голову. — Люди — человеки. Жаль. Сам хотел ползти, да стар: ноги в дураках оставят.
— Они спали. Я разложил перед ними всю свою еду… Сам голодом шел, три дня шел… Три года. Наугад. Думал — безлюдье, нет никого… Вот вы…
Петру говорить трудно. Дыхание его горячее, язык распух, ныли десны.
— Огневица у тебя, родной… На-ка фины.
Петр поймал руку Данилы и крепко, благодарно потряс ее.
— Ты чего?
Петра вновь одолевал сон. Приходили звери: белки, горностаи, волки, барсуки. Переговаривались друг с другом человеческими голосами. Песец примчался, тот самый. «Здорово, Петруша! — сказал он, потешно крутя острой нюхалкой. — Вот и я, Петруша! До свидания, брат! До скорого свида-а-а…» Так и не кончил, ускакал.
Петр, застонав, открыл глаза. Склонившись, любовно смотрел на него Данило.
— Ужо утречком я те узвар сварганю, сорока-притошник у меня такой есть, от сорока болезней, от сорок первой смерти… Ххы!.. Зелье по всем статьям!
Петру приятно было слушать Данилу, потому что Васька тогда молчал, но едва Петр закрывал глаза, назойливый Васькин голый голос начинал его корить. Петр взглянул к двери. На краю скамейки, прислонясь к косяку, маячил в полумраке чернобородый.
— Кто это у двери?
Данило оглянулся:
— Никого быдто нет. А что?
Петру страшно зажмуриться и страшно отпускать Данилу, но старика одолевал сон.
«Да-да-да-да… О-х-ох!»
— А я спасу!.. Федор да Марья… Спасу!.. А те — покойники.
«Кто? Андрей да Михайло-то? Что в сенцах-то тебя хороводили?»
— А откуда ж ты знаешь? — прошептал Петр, борясь со сном.
«Я все-о-о-о знаю-перезнаю! Хи-хи-хи…»
Петр приподнялся. Данило смирно сидел, как нежить. Петр с дрожью смотрел на его огромную белую, вдруг почерневшую бородищу.
— Уходи! Уходи! Кто ты? — и опрокинулся на изголовье.
Три дня прошло, три ночи. Болезнь сломилась.
Но омраченный дух Петра не прояснялся. Замкнутый, угрюмый, Петр лежал на кровати или шагал из угла в угол, то и дело жадно приникая к окну.
Взор тщетно щупал сизо-белую мертвогладь: смерть или воскресение? Но пустынная даль была пуста.
В душе такая же холодная, белая, в снегах, пустыня. Посреди нее черный столб, на столбе черный ворон. Неустанно ворон каркает:
«Враг!.. враг!..»
Душа мятется, душа ноет и болит.
«Смерть или воскресение?..»
Веселые парни потрошат тюленей: полосуют ножами животы, вырывают внутренности, сдирают бархатную шкуру, гогочут. Руки у парней в крови, ножи в крови, лица вымазаны кровью.
— Еду я, еду, — повествует Данило, взглядывая на Петра, будто для него рассказывает. — Ночь — хоть в глаз ткни, а гром так и гудет, молонья полощет. Вот и деревня близко, скоро лесу конец. Только слышу это я…
«Враг, враг!..» — накаркивает ворон.
Петр сел к окну, согнулся.
— А ты молчишь да молчишь?.. Чегой-то ты? — кликнул Данило.