— В суд подам!.. Мошенники вы с кумом-то своим! Прохвосты!..
Федор Петрович согнулся и вобрал голову в плечи, будто опасаясь, как бы не рухнул потолок.
— Напрасно вы так об нас понимаете… Это даже очень низко, — сказал он упавшим голосом.
— Низко? А врать не низко?.. Сказки рассказывать не низко? А?!
— Да не серчайте вы… Как не то уплачу… Вникните вы, пожалуйста, в суть… Не бесчестьте…
— Вникнуть?.. Я давно в тебя вникнул!.. Мазурик ты, вот ты кто!
— Эх вы-ы!.. Господин скорняк… — лицо Федора Петровича вдруг все сморщилось и задрожало.
— Ты мне кислых антимоний не разводи! — крикнул Захар Иваныч и, запахнувшись в потертый енот, рванулся к двери. — У меня свидетели есть… Я тебя достану!!
— Что ж… ваша воля…
Вдруг отворилась дверь, и в комнату вошел полицейский.
— Здрасте… Который из вас есть Уткин. Пожалте в часть.
Федор Петрович, уязвленный жизнью, вновь потерял внешний человеческий облик и превратился в прежнего вечно пьяного Сныча. Эта угарная, звериная жизнь скоро подсекла силы Катерины Ивановны. Она слегла и, ни на что не жалуясь, ни о чем не сожалея, покорно ждала смерти.
Когда ей стало тяжко, Федор Петрович, лохматый, грязный, с пропойным запахом, побежал в больницу.
— Ваши благородия… высокородья… Возьмите, попользуйте, конец всей жизни… Жену, жену!.. — косноязычно говорил он в волнении.
Но фельдшерица объяснила, что здесь пьяниц не лечат, а больную тоже поместить нельзя: нет свободных коек.
— Значит околевать?.. Благодарим…
Федор Петрович с горя пошел в кабак, а возвратившись, уже не застал в живых Катерины Ивановны. Он шагнул в комнату обычной своей расхлябанной походкой и, пошатываясь, ухватился за косяк. Но, взглянув в передний угол, обмер. Еще он не мог осмыслить и понять того, что видит, но какое-то внутреннее чувство ошеломило его и потрясло. Он вдруг отрезвевшими ногами быстро подошел к столу, перекрестился и, странно, едва уловимо улыбнувшись мертвому лицу Катерины Ивановны, встал на колени и земно ей поклонился.
Полюбуйся, пьяница, — послышался женский голос. — Уморил, а теперича на карачки? Может, еще плакать будешь?
Федору Петровичу представилось, что это брюзжит покойница. Он уперся руками в пол и, оторопело хватаясь за ножку стола, поднялся. Перед ним стояла соседка, старая Петровнушка, она нашивала рюш на подушку, вокруг изголовья Катерины Ивановны. В высоких подсвечниках загадочно колыхались три хвостатых огонька восковых свечей. На сундуке у двери кто-то сидел и потихоньку охал.
— Пьяница…
Федор Петрович скорбно посмотрел на слезящиеся глаза Петровнушки, вздохнул.
— А ты пойми, разжуй все сызначала… Тогда лай… — сказал он сухо и, выйдя в кухню, бросился на холодную, пропахшую лекарствами кровать.
Морозным утром, когда гроб несли на кладбище, Федор Петрович, обросший бородой, с убитыми, в коричневых кругах глазах, шагал за гробом. Увидав рядом с собой кума, он сердито отвернулся от него и пристал к кучке соседей.
— Свя-а-тый… бо-о-же-е… — подхватил он за дьячком и священником, но голос его срывался. В его голове мелькали какие-то непонятные обрывки жизни, он неясно сознавал, куда идут люди, и среди них он, зачем в этот тоскливый час светит солнце, зачем насильно уходит от него Катерина Ивановна, а вместе с ней — вся его жизнь…
«Худо ты, Федька, сделал, нехорошо… Один твой путь — погост».
— Свя-а-тый… вновь попробовал пристать Федор Петрович и на этот раз окончательно захлебнулся слезами. И до самой могилы угрюмо молчал, когда же становилось невтерпеж, он только покрякивал и мотал головой.
Под золотым сапогом вскоре стал работать другой хозяин, сколотивший копеечку одноногий солдат. А Федора Петровича судьба швырнула в сырой, покрытый плесенью подвал, на самую дальнюю улицу. Но гостеприимные стены каталажки всегда к услугам Федора Петровича — большую часть ночей, силою несчастных обстоятельств, он коротает там.
И у всех Сныч стал посмешищем, а к прежнему его прозвищу еще прибавилось другое — «Бобрячья шапка».
Оставшись без жены, без укрепы в жизни, Федор Петрович понял, что его песенка спета и что нет ему возврата к светлым дням. В нем еще что-то боролось, какой-то внутренний голос стыдил и обличал его, но Федор Петрович потерял над собой власть и, покорно сложив крылья, падал. Закадычные друзья и знакомые как-то враз отшатнулись от него.
— Плевать! — сказал самому себе Федор Петрович. — Без дураков обойдемся!