«Угрюм-река», как многоводный Байкал, вобрала в себя тысячи речек и ручейков, представлявших самые различные стороны жизни того времени, которому книга посвящалась. Совершенно несправедливы утверждения некоторых критиков о том, что «Угрюм-река» — это произведение только о Сибири. Думается, что география в подлинном художественном произведении — это одна лишь составная часть изображаемого, и одна она никогда не может заменить главного — изображения людей, выражающих типические черты своего общества.
«Угрюм-река» — это роман о России сложнейшего исторического периода — периода созревания у нас социальной революции и ее разворота. Верно лишь то, что роман этот создан в значительной своей мере на материале Сибири, в условиях которой классовая борьба, развертываясь по общим законам, имела свое некоторое специфическое своеобразие.
Бесконечно прав К. А. Федин, сказавший 28 марта 1950 года на вечере, посвященном памяти В. Я. Шишкова, что «„Угрюм-река“ классическое произведение русской литературы. Такие книги составляют гордость нашей художественной литературы».
Влюбленный в творчество Вячеслава Яковлевича, я с напряженным интересом и — не скрою — тревогой ждал, что скажет этот замечательный художник, дальше. Годы его были уже не молодые. Из истории литературы мне было известно, что некоторые писатели, приближаясь к старости, утрачивали свою творческую активность, меньше писали, а если писали, то зачастую значительно слабее, чем прежде.
И вот я узнал, что Вячеслав Яковлевич работает над историческим повествованием «Емельян Пугачев». Моя первая реакция на это сообщение была неблагоприятной по отношению к писателю. Думалось с чувством сожаления: «Ну, зачем он, право, взялся за эту тему?! Такой талантище! Ему бы поднимать глыбы современности, живописать нашу жизнь, наших людей, а он уходит в историю… Да ведь и написано об этом немало!»
Прошло после этого много времени. Новый роман не появлялся. Перечитывая или же просто листая шишковские томики, невольно задерживался я на одной и той же тревожной, удручавшей самочувствие мысли: «Где же он, этот новый роман об Емельяне Пугачеве? Неужели провал? Неужели оскудел талант писателя?»
Никогда не забуду о своей первой встрече с «Емельяном Пугачевым» Шишкова. Произошло это неожиданно и в несколько необычных условиях.
В 1938 году я много ездил по районам Причулымья, собирая материал для второй книги своего романа «Строговы». Я был захвачен работой над продолжением романа и возвращался с интересным материалом.
На станции Ижморке глубокой ночью я влез в проходящий скорый поезд Москва — Владивосток, стоявший на этой небольшой станции всего две минуты. Войдя в вагон, я отыскал свободную полку и, утомленный бессонной ночью, стал укладываться.
И вдруг, кинув взгляд на противоположную полку, я увидел полузаткнутой под подушку спящего немолодого человека свернутую книгу. В одно мгновение я выхватил взглядом несколько строк, освещенных лампой с потолка вагона, и понял каким-то необъяснимо сложным чутьем, что это и есть «Емельян Пугачев» Шишкова.
О сне не могло быть и речи. Но как выручить из-под головы спящего человека книгу? Ждать до утра? Нет, это невозможно. Мне захотелось читать новое произведение Шишкова сейчас же. Стараясь как-нибудь хоть на минутку прервать сон моего соседа, я начал кашлять, ворочаться, греметь чемоданом. Вот сосед приоткрыл глаза, видимо сердясь за беспокойство. Я так и ринулся к нему: «Позвольте взять вашу книгу?» Он ничего не ответил, только чмокнул губами. Но и этого для меня было достаточно. Я вытащил книгу. Это был ленинградский журнал «Литературный современник». В нем действительно были напечатаны главы «Емельяна Пугачева». Сказать только, что я принялся читать, — мало. Через минуту-другую я перенесся совсем в иную эпоху и жил уже в водовороте ее событий.
Главы нового большого произведения Вячеслава Яковлевича Шишкова, ставшего вершиной его творчества, принесли мне много радости. Хотя в журнале была напечатана лишь частичка из огромного повествования — чувствовалось, что талант писателя еще больше окреп и ему под силу самые трудные творческие задачи.