Взял купец верблюда, велел пригнать на заре трех лучших игреневых жеребцов. И с честью возвратился восвояси…
Купец Неправедный, рода крестьянского, в молодости пастухом был, из Монголии гонял хозяину овец.
— Я умный, — хвастался он, — богатым буду обязательно.
И верно. Разбогател — распыхался вскорости.
Народ говорил про него:
— У этого рука не дрогнет. Он крест сбросил, а совесть-то пяткой притоптал.
И задумал он в Кобдо ехать, там орудовать.
Приехал, лавочку открыл, руки загребущие расставил, хайло свое, рот щучий открыл широко.
Но рыба ловилась все мелкая, осетры к другим торговцам плыли, и ему стало завидно.
— Это что за дела, — как-то сказал он в Иркутске, в клубе, сидя в компании купцов, — вот кого ежели б по башке шкворнем съездить да капиталом завладеть.
Купцы возмутились:
— Негодяй!! — И немедленно спустили его с лестницы.
Почти в одно время с купцом Неправедным поселился в Монголии, в городе Кобдо, тихий монгол Раптан, торговый человек. Он старик, ему восьмой десяток идет. У него три сына, два внука. Все вместе торгуют, одним живут домом.
Раптан старик хороший, норовит по правде торговать.
Подружился он с Неправедным, в гости ходит, к себе принимает.
Неправедный тихоней прикинулся, ласково обращается с монголом и со всей его семьей. Дружба завязалась тесная.
Говорит как-то Раптан другу:
— У меня душа не на месте. Я из Китая удрал, кредиторам много должен. Как Большой Кулак бушевал в Китае, у меня три магазина разграбили. Я и удрал сюда. Вот расторговался.
Год за годом протекли, десять лет прошло. В дугу согнуло время старого монгола, плохо видеть стал, плохо слышать стал, и день и ночь богу молится, готовит себя к смерти.
А друга своего первого, русского купца Неправедного, не забывает: и у него гостит, и к себе часто зовет, угощает его, подарки делает — то коров пригонит, то бегунца саврасого подарит, то пришлет купеческой жене куска два китайской чесучи.
Живет старик спокойно, прежние кредиторы потеряли его след, все пути к нему поросли бурьяном.
И вдруг напасть… Из Китая беда идет, нищету тащит за собой на веревочке.
Пришел к старому Раптану монгол и говорит:
— Ой, Раптан, берегись. Тебя ищут, тебя завтра схватят, все возьмут: чиновник в очках из Китая едет долг с тебя получать.
Раптан не сразу понял: и раз и другой переспросил гонца. А как понял, — зашатался, на пол сел, в глазах темный песок, в груди льды идут.
— Я никому не должен. Я им был должен, трем купцам. Но у меня все разграбил Большой Кулак. Пусть с грабителей ищут, пусть с правительства требуют. Я не должен.
И мрачный, опираясь на костыль, побрел к своему другу купцу Неправедному.
Пришел и тихим, старческим голосом говорит ему:
— Вот ты умный, все законы знаешь, все порядки знаешь… Ты добрый, ты друг. Научи, что делать. Защити.
Еще что-то сказать хотел, но запрыгали губы, пропали все слова, слезы полились. Лицо застыло, потеряло жизнь. Слезы льются из запавших черных глаз, а лицо спокойно. Голова низко опущена.
Страшно сделалось купцу, жалость большая родилась в сердце.
Говорит купец:
— А очень просто… И ни черта не получат…
Поднял старик голову:
— А как, друг?
Купец по комнате похаживал, красную бороду утюжил, что-то обдумывал.
— У тебя сколько голов скота?
— Верблюдов сто, быков две тысячи, лошадей с лишним тысяча, овцам счету нет… Забыл…
Сел купец, цепочкой играет на толстом животе, на лбу пот выступил: жарко.
— А очень просто! — крикнул он, хлопнув монгола по плечу. — Слушай! — глаза пошли искрами.
Монгол рот разинул, благоговейно руки сложил: вот мудрость божия польется из уст купца.
— Сейчас же клади на весь свой скот мое тавро, мою мету. А на подмогу я приказчиков пошлю, к утру все оборудуют.
— Так-так… — кивает головой монгол.
— И скажешь, что скот не твой, а мой…
— Так-так…
— А сколько у тебя товару?
— Тысяч на двести серебром.
— Скажи, что и товар не твой, а мой… Я завтра для отвода глаз и в лавку твою сяду. А ты мне вексель выдай на двести тысяч серебром. Понял?.. Так чиновник и уедет несолоно хлебавши, — поговорка у нас, русских, такая есть… А я тебе все потом верну. Не сомневайся…
Старик встал, опираясь на костыль, низко-низко купцу поклонился:
— Мы тебе верим… Мы тебе верим, друг, Ван Ваныч…
Прошло два дня, томительных и длинных.
У стариков время быстро летит: день за днем, неделя за неделей, — глядь, и год прокатил.