Монгол с процентом очень хорошо знаком: монголы купцами обучены, процент вот где у них сидит, ради процента — чтоб его шайтан съел, — все они и бедные, и живут по горло в долгах, в кабале вечной.
И случилось так, что у монгола не оказалось к концу года лишних шкур: на сторону продал, повинности справил, семью кормил в голодный год. Уплатил всего две шкуры.
— На будущий год уплатишь мне две овцы и три шкуры. Процент накладываю.
Монгол отлично понимает, что такое процент, тяжело вздохнул монгол, но делать нечего.
Вот и второй год кончается. Дела еще хуже идут. Одну овцу притащил.
— Теперь ты будешь должен мне годовалого бычка и пять овец. Теперь все дорого, доставка дорогая. Большой процент накладываю.
До пяти быков дошло дело, до пяти верблюдов. А каждый верблюд сотню рублей стоит.
И век бы сидеть в неоплатных долгах монголу, да догадался, умер. Процент сгубил молодца.
А и всего-то трубку купил, вещь малую.
Но были случаи и почернее.
Лихие молодцы киргизы. Но и Гнус охулки на руку не положит.
Завел себе весь наряд киргизский: малахай бархатный с лисьей выпушкой сделал, чатпор березовый вырезал — такую палку, с корневищем на конце, трахнешь по голове — череп, как арбуз спелый, разлетается! А конь у Гнуса — черту брат: ветер нипочем ему: что ветер! — стрелу певучую обогнать может. Гнус атаманом стал.
И никто об этом не догадывался. Только ночь темная, да широкая степь, да горы знали. Да еще те, несчастные… Но те слова не вымолвят, немую жалобу с собой уносят в землю.
Надумал Гнус караван с серебром обобрать: серебра в Монголию идет много, в слитках, серебро там ценится.
Издалека начал выслеживать Гнус, за границу проводил в Монголию. Там степь, жилья нету, кричи сколько хочешь, плачь, умоляй — степь все выслушает скорбно, но защиты не даст.
Идет караван степью и не чует беды. А беда по пятам крадется, жмется у гор, серая, как серый щебень-курум.
Идет караван ходко, но и солнце не дремлет, книзу катится, вот-вот сядет на сизые хребты. Караван торопится: в степи воды мало, надо у речки ночевать, а до речки десять верст.
Как пал сумрак, говор речки послышался. И люди и лошади обрадовались: отдых.
Не успели еще коней выпрячь — вихрем налетела шайка… Арканы в ход пошли, руки ямщикам вязать начали, конвойных смяли, — много ли их, всего три человека. Один сопротивляться стал…
И быть бы злу великому, но кто-то помешал: то ли казаки из Кобдо в Кош-Агач почту везли, то ли знакомый купец ехал — гикнул Гнус, и вся его ватага умчалась в горы.
«Сорвалось», — сердито думает Гнус, губы себе в кровь искусал, коня взмылил и долго, ругаясь, грозил кулаком золотому огоньку, что робко замигал у речки.
Этим дело не кончилось. Начальство узнало, кликнуло клич.
— Ребята! Кто желает разбойников ловить? Кто хочет получить награду? Шаг вперед!
Выискалось двадцать пять казаков, двадцать пять отпетых голов. Снарядились, поехали чуть свет в путь-дорогу с казацкой песней, с бубнами. Лихо кони мчат, лихо скачут: степь ровная, с гор прохладой веет.
К горам подъехали казаки, в балку заглянули — пусто, в долину речки заглянули — нет следов, дальше поехали, песни не поются, смолкли бубны. Тихо едут, слова не проронят: как бы не спугнуть врага.
Вот и дню конец, а казаки еще и привала не делали, утомились, по сухарям соскучились; лошади похрамывают, корму просят.
Остановились на ночлег.
Гроза надвигалась. Сумрак наполнил степь, скрыл горы. Вдали безмолвно играла молния: вспыхнет там где-то за хребтами, потрепещет над вдруг всплывшими из мрака вершинами и тихо погаснет.
— Дождь будет, — сказали казаки и быстро палатки раскинули.
— Гроза идет, — сказали казаки, поужинали, чаю кирпичного напились и завалились спать.
Гроза надвигалась.
Две грозы надвигались на казаков. Светлая гроза, с молнией и ливнем. Черная гроза — Гнус, душа коварная.
Карауль, сторожевой казак, карауль!.. Черная гроза — опасная.
Сторожевой казак, Петр Байкалов, боится небесной грозы, его громом в детстве еще оглушило. Стоит Байкалов, молитву шепчет, винтовку дрожащей рукой поглаживает, собирается старшего будить. А старший злой: Байкалов и его боится, и грозы боится, не знает, как быть.
Гроза надвигается быстро, ветерок впереди нее идет, разметает степную дорогу, вольную.
Байкалов к самой палатке подошел, а войти не смеет. На небо опасливо смотрит, как бы оттуда стрелой гремучей не пустили. Небо огнем кроется, вздрагивает казак, крестится: